Иван Ле - Хмельницкий. Книга вторая

— Вечерня уже закончилась, сами видите. Завтра, братья, к ранней предспасовской заутрене приходите, — не совсем радушно сказал один из сторожей.

— Так мы… нам бы батюшку, — осторожно начал Парчевич, снова крестясь на поблекший в полумраке алтарь.

— Вам батюшку Атанасия? — поинтересовался второй сторож, разглаживая рукой усы. — Придется до завтра подождать. А вы кто такие: пловдивские или… издалека пришли?

Сказать им правду было опасно. Находясь под властью турок, болгары всегда держали себя настороженно. Чтобы не связываться с полицией, они ведь могут позвать сюда янычарский патруль, и тогда все пропало…

— Конечно, пришли из самой Варны… Хотим получить благословение у батюшки да попросить… Где бы нам подождать его?

Сторожа засмеялись. Но тут же поинтересовались:

— Что это вам, какой-нибудь горный скит с бурсой, что ли? Уходите отсюда да где-нибудь и подождите до завтра… А беспокоить батюшку непристойно. А может, у вас какие-то другие дела к отцу Атанасию?

Парчевич толкнул рукой Богдана, чтобы подождал, а сам подошел ближе к сторожам. Еще раз мимоходом поклонился какому-то святому, став на колени, вытер губы, усы, словно собирался целоваться.

— Тут, знаете, есть очень срочное дело. Этот парень, он… окончил духовную бурсу. Ему бы…

— Ком же он приходится вам, сыном или братом?

— Конечно, родственник. — Парчевич подобострастно наклонил голову. — Нам надо с батюшкой повидаться…

Богдан плохо слышал их разговор, больше догадывался, о чем шла речь.

— Не будем беспокоить батюшку, вот и весь наш сказ. Идите себе вместе со своим бурсаком или семинаристом. А то…

— Что?

— Полицейского с улицы позовем. Мало ли кто шляется тут.

Дело принимало серьезный оборот. А попасть в руки полиции — самое страшное, чего можно было ожидать.

— Я бежал из турецкой неволи, братья болгары!.. Стоит ли звать их, лучше уж сам нападу на них, чтобы не сдаваться живым… — отозвался Богдан. Его вера в ненависть болгар к турецким захватчикам вдруг поколебалась. Им овладели решительность и отчаяние.

А его слова произвели на сторожей ошеломляющее впечатление. Из рук одного сторожа выпала метла. Второй собирался что-то сказать, но слово застряло в его раскрытых устах.

— Да, да, собственно… — пытался объяснить Парчевич. — Привел я беглеца, истинного христианина, которому до Афин, а может, и до Рима надо указать путь. Вот так, люди добрые, в Филиппополе трудно ему спрятаться. Разве что в церкви.

— Разве что в церкви… — как эхо повторил и сторож.

В темной церкви уже проносились летучие мыши, когда пришел отец Атанасий, седобородый ассимилированный грек. Он почти бежал за сторожем.

Но беспокоила его не только старческая одышка. На Богдана, черная тень которого маячила в темноте, бросил лишь тревожный отцовский взгляд. А обратился к Парчевичу, фамилию которого назвал ему сторож.

— Мы спасем вашего сына от врагов святой церкви. Горе наше: взялись мы за это дело, но не уверены, сумеем ли помочь… Отец Даниель, — вдруг обратился он к сторожу, бегавшему за ним домой, — на всякий случай надо спрятать этого беглеца. Может быть, где-нибудь в притворе алтаря или в другом месте. Да замок следует повесить на эту дверь… Христианин бо еси? — поинтересовался священник, обращаясь к Богдану.

— Да, преподобный отец. Кирилло-мефодиевского учения…

— Поторопитесь, отец Даниель… Давно уже стемнело, полночь близка, могут нагрянуть.

Потом священник какое-то мгновение задумчиво присматривался к гостю при свете единственной свечи. Он колебался. Еще раз посмотрел на Богдана, который вместе со сторожем входил в боковую дверь алтаря.

— Сын ваш, брат Парчевич, попал в беду, не стану скрывать. С каким-то турком в янычарской форме, очевидно уклонявшимся от военной службы, он направлялся не то в Афины, где обучался, не то в Рим. Их схватили у нас заносчивые турецкие спаги [27]и передали янычарам. Вашего сына должны были отправить на галеры.

— Боже праведный, ведь мы болгары. Сын еще молод для военной службы. Эх, болгары, болгары… По родной земле не можем свободно ходить.

— Молитесь, отец, за сына своего. Наша церковь взяла его под свою защиту, как бурсака Атенской семинарии. Теперь ожидаем из Софии решения беглер-бека о его дальнейшей судьбе. Верю, если не так, то как-то иначе, но мы спасем его! Правда, если бы не беглец-магометанин, с которым его арестовали, было бы легче. Боже праведный, ваш сын зубами держится за этого янычара. Вместе и в караван-сарае сидят, на двоих и еду посылаем. Да и наш диакон, отец Никон, молодой и старательный. Думаю, спасем… А тот мусульманин, кажется, преступник, скрывающийся от турецкого правосудия. Хорошо, что вы пришли именно сейчас. Нам легче будет действовать, — возможно, придется еще обращаться к судейскому кади.

В церковь неожиданно вскочили шестеро вооруженных турецких полицейских. Батюшка Атанасий чуть вздрогнул. Но этого никто не заметил, все были встревожены внезапным налетом турок. Следом за ними вошел и сторож Даниель.

— Кто к вам вечером пришел в церковь и где они? — спросил старший полицейский, обводя глазами присутствующих.

— Это… мы вот с этим богомольцем, — бойко ответил младший сторож, указывая на Парчевича.

— Богомолец? Откуда прибыл? И почему это сторожа на ночь приводят в храм богомольцев, когда нет никакого богослужения? Кто он?

— Я сейчас объясню, — вмешался священник Атанасий. — Этого христианина прислал ко мне, к настоятелю церкви, игумен приварненской прибрежной обители Алладжа. У них скоро престольный праздник. Мы должны отправить к ним на праздник своего отца диакона…

«Церковь взяла под свою защиту моего сына, яко бурсака Атенской семинарии… — мысленно повторял Парчевич. — Получается, что беглер-бек должен рассмотреть не только дело моего сына, но и янычара. Да и почему, право, именно янычар провожал болгарского мальчика в Атенскую семинарию? Известно ли святым отцам, что этот янычар прибился из-за моря? Не он, а мой сын, спасая, был его проводником…»

— Христианин от Алладжи, из-под Варны? Подайте свечу!

Служители православных церквей в Пловдиве уже привыкли к таким обыскам. Но и в этот раз, обшарив все уголки в церкви, турки никого не нашли. Батюшка запротестовал, когда мусульмане стали подниматься в алтарь, — турки знали, что протест был законен. На отличном турецком языке батюшка-грек доказывал, что ни один мулла, даже муэдзин, не разрешил бы зайти ему или его сторожу в мусульманскую мечеть.

Но что только не приходится сносить народу, который находится под турецким игом, да еще в военное время! Священные дары выбрасывают, плащаницей, как передником, вытирают свои руки, обагренные кровью христиан.