Сергей Алексеев - Крамола. Книга 1

Андрей вздрогнул, но не оглянулся, прибавив ходу: пусть стреляет в спину, если поднимется рука…

— Стой, говорю! — вновь прикрикнул Бутенин, и тяжелый топот навис, казалось, над самыми плечами. — Я шутки пошутил…

Он дернул Андрея за руку, но тот вырвался и упрямо зашагал на юг, прочь от насыпи.

— Тебе хоть кол на голове! — захлебнулся от гнева и усталости Бутенин. — Ведь стрелю!

Словно забыв о конвое, Андрей прикипел взглядом к земле. В молодой траве он увидел старые тележные следы, глубоко врезанные в землю, как если бы тяжелогруженые повозки несколько раз прокатили по одному месту: еще не дорога, но уже и не одиночный след, чтобы пропасть ему в степи…

Березин шагал рядом с колеей, словно боялся затоптать ее, и радовался, что так скоро нашел путь к тому месту…

Вагон загнали в тупик, положили под колеса чугунные башмаки и приставили часового. Было утро, в косом солнечном свете спящие казались на одно лицо: приоткрытые от жажды рты, запавшие глаза, запрокинутые головы. Сморило даже Ковшова; он спал сидя, уперев подбородок в мощную грудь. Андрей долго смотрел в лицо Шиловского, и на какой-то миг опять показалось, что тот умер. И лишь глянув на руку, Андрей заметил, как живо и мелко подрагивают его пальцы, сжимающие пенсне.

Часовой ходил возле вагона, шуршал щебенкой и громко, с подвывом, зевал.

Андрей вдруг вспомнил, что у него остались часы Шиловского, взятые перед боем. Он ощупал карманы френча — часы были на месте; вытащил их — стрелки показывали половину седьмого. Андрей прочитал дарственную надпись, черненную по серебру, и, чтобы не тревожить комиссара, положил рядом с его рукой. Но Шиловский тут же открыл глаза, на ощупь нашел часы и метнул их в угол вагона, угодив кому-то в лицо. Послышалась брань, затем удивленный голос:

— Во! Серебром швыряются!.. Конечно, чего стоит серебро, когда жизнь ничего не стоит?.. Полседьмого…

Андрей встал на колени и дотянулся глазом до пулевой пробоины со свежим сколом. Забитая эшелонами станция казалась безлюдной, лишь один часовой — казак с шашкой и карабином — стоял столбом между вагонами и тупо смотрел перед собой.

— Что там? — спросил Ковшов, устремляясь к Андрею.

Березин отодвинулся, уступая место, сел спиной к стене.

— Погоди-ка, погоди, — прошептал Ковшов, торопливо раскручивая с ноги обмотку. — Сейчас мы тебя словим, сазанчик…

Он сделал из обмотки что-то наподобие петли и встал у двери.

— Эй, станишник! — позвал. — Пусти до ветру! С вечера терплю!

— Еще потерпишь, — равнодушно отозвался казак. — Недолго осталось.

— Будь человеком, пусти, — по-свойски забалагурил Ковшов. — Не бойся, не убегу. Чего мне бежать, ежели я по ошибке сюда посаженный, к комиссарам? Я и сам из казаков, уральский. Станица Нагорная — слыхал?

— Слыхал! — отмахнулся часовой. — Какие вы казаки, голь перекатная. Сроду пехтурой ходили…

— Это у нас голь? — взвинтился Ковшов. — Да ты и не бывал тогда в Нагорной!

— Бывать не бывал, зато видал ваших, — казак подошел к двери и взялся за крюк. — Тебя чего к комиссарам-то?

— Да чехи, в рот им дышло! — заругался Ковшов, держа обмотку наготове. — Толмачу — свой, а они по-русски ни бельмеса!

— Врешь, поди? — неуверенно спросил казак.

— Иди ты!.. — огрызнулся Ковшов и выматерился.

Андрей услышал, как звякнул крюк, скрипнула дверь.

Все произошло молниеносно — часовой и крикнуть не успел. Ковшов подцепил его за шею обмоткой, ловко втащил в вагон, прижал к полу. Горло казака хрустнуло, он засучил ногами и затих. Те, что были возле самой двери, начали отползать к противоположной стене. В вагоне уже никто не спал.

Ковшов закрыл дверь, предварительно глянув в обе стороны; спросил зло:

— Чего уставились? Покойных не видали? Быстро на улицу и врассыпную!

Он снял с казака карабин, вытряхнул из подсумка и карманов патроны, выдернул шашку из ножен.

— Держи! — подал Андрею. — У тебя хорошо получалось…

Ковшов уперся ладонями в дверь, чтобы откатить ее, и обернулся назад: арестованные сидели не шелохнувшись, глядели со страхом и растерянностью. Правда, Бартов и с ним еще двое пробирались из своего угла к выходу, спотыкаясь о лежащих.

— Вы понимаете, товарищи, бежать бессмысленно! — горячо заговорил картавый, что бывал в ссылках и тюрьмах. — Кругом солдаты, Уфа в руках белых! Нас немедленно всех переловят!

— Это тебе не из Нарымской ссылки бегать! — огрызнулся один из пленных, ползущих к двери.

— Вы что? — изумился Ковшов. — Свобода же!

Бартов и с ним двое прыгнули из вагона, оглядевшись, нырнули под состав. Тихо было на улице, не стреляли. И тогда к пленным обратился ревкомовец:

— Бежим, товарищи!

Многие прислушивались и молчали. Свобода открывалась неожиданно, но сулила опасность…

— Хотя бы ночи надо подождать, — убеждал кого-то опытный подпольщик. — Днем нас увидят! А мы должны сохранить жизни для революции! Товарищи, лично я против такого побега. Давайте проголосуем, чтобы демократически решить вопрос.

— Да что вы?! — заорал Ковшов. — Тогда зачем я его?! Для вас же старался…

Ревкомовец с товарищами наконец решились, однако на улице послышались торопливые шаги, кто‑то крикнул:

— Семен? А Семен? Ты куда сховался, рожа немытая?

Этот голос сразу привел в чувство Ковшова. Он пригнулся, словно сидел в окопе, выжидательно закусил губу, затем прильнул к пулевой пробоине.

— Ты глянь, крюк-то скинут! — раздался другой голос. — Комиссары-то, поди, того… Поднимай тревогу!

Ковшов подскочил к двери, схватил казака за ноги и отволок в угол, прямо по лежащим. В дверь постучали.

— Вроде шебаршат, — донесся голос. — Давай глянем?

Дверь откатили стволом винтовки, бородатый казак опасливо заглянул.

— Да вроде тута, несчитаны только… Эй, часового не видали?

Ковшов ответил как ни в чем не бывало:

— Дак мы арестованные, а не разводящие.

— Тьфу, т-ты, — выругался борода и, задвинув створ, набросил крюк. — Куда Семен делся?

— Хворает же он, — отозвался другой казак. — Уж не тиф ли у него?

— Боже сохрани!

— Трясло его вчера… Прям, грит, лихорадка, согреться не могу.

Скоро на улице заскрипели шаги по щебенке, новый часовой покрякивал, бухтел что-то под нос, поминая Семена.

Тем временем Ковшов содрал с мертвого казака гимнастерку, вытряхнул его из шаровар и шепотом приказал одному из пленных:

— Раздевайся!

Тот послушно разделся, оставшись в исподнем, а Ковшов его штаны и гимнастерку натянул на мертвого. Затем изорвал в клочья казачьи шаровары, распихал под солому; у гимнастерки оторвал рукава, погоны. В последнюю очередь спрятал у стены карабин и шашку. Арестованные смотрели на него молча и с некоторым испугом. Ковшов что-то заподозрил, сказал веско, показывая растопыренную пятерню: