Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

Николай поднял с земли китель, надел его, застегнул на все пуговицы.

— Хорошо, я похороню их. Если мне выпало хоронить… Все сделаю, как полагается. И место для могилы выберу. Только знаете что? Уходите отсюда. Все уходите! Сам сделаю!

Он заметил, как облегченно распрямился Кирюк, как перевел дух оперуполномоченный, а начальник УВД снял фуражку и вытер платком глубокие залысины. Гора с плеч свалилась…

— Я тебе экскаватор пригоню, — тут же пообещал председатель горисполкома. — И пару самосвалов со стройки сниму.

— Как вы себе это представляете? — вмешался незнакомый приезжий. — Так просто взять и перехоронить? А вы знаете, кто в яме? Что за люди?.. Хоронить нельзя. Будет могила — здесь такое начнется! Если бы жертвы войны — другое дело. Я бы слова не сказал. Сами подумайте: это же будет памятник репрессиям. Пусть даже незаконным, все равно репрессиям. Так сказать, увековечим черную страницу нашей истории. Вы правильно рассудили, товарищ Кирюк. Память о мертвых станет раздражать людей, будить в них нездоровые желания.

На мгновение стало тихо. Николай смотрел в стареющее и добродушное лицо приезжего человека и чувствовал, как гнев, смешавшись с кровью, заливает глаза и разум.

— И далее, — продолжал тот. — Вы осознаете, что вам придется каждую весну вскрывать новые ямы и устраивать перезахоронения? Это же превратится в кошмар, в болезнь!

— Эта яма осталась случайно, — несмело вставил Кирюк. — Неправильно указали, ошиблись…

— В таких щепетильных делах случайностей и ошибок быть не может! — жестко отозвался приезжий. — Вот цена вашей… ошибки. Поставьте сюда пару земснарядов и размойте берег.

Николай вышел из круга и медленно направился к монастырским воротам. Он шел так, словно ждал выстрела в спину, и когда до ворот оставалось несколько метров, не сдержался и побежал.

Несмотря на раннее утро, народ уже подтягивался к монастырю. Какие-то незнакомые старухи пытались повесить на стену пихтовый венок с бумажными цветами.

Николай бросил машину у подножия холма и пошел пешком. Заметив Светлану возле кельи, он помахал рукой и прибавил шагу. Там дымился костерок, поблескивали на солнце ведра, тарелки, полоскалось на веревке Андрюшкино белье и полотенца. «Родовое гнездо» Березиных напоминало походный стан.

— Ты вовремя! — засмеялась Светлана. — А мы обедать собираемся. Я сходила в деревню и принесла молока и творога.

— Как вы здесь? — Николай сел на бревно, содрал пропотевший китель.

Жена зачерпнула ковш воды, прихватила полотенце.

— Тут так хорошо, Коля! — восхищенно заговорила она. — Воздух такой! Особенно когда ветер тянет с бора. А вечером птицы пели. Место удивительное! Я бы тут все лето прожила!

Николай сбросил рубашку и стал умываться. Холодная вода смыла пыль, пот и головную боль.

— Где дед? — спросил он.

— С Андрюшкой пошли гулять! — весело доложила Светлана. — Второй день не расстаются. И спали вместе.

Она вытерла полотенцем волосы Николаю и вдруг стала серьезной и растерянной.

— Что? — спросил он.

— Не знаю, что и думать, — проронила она. — И что делать — не знаю. Вчера дедушка молиться встал, вечером. А Андрюшка к нему… Тоже встал на коленочки и крестится. Думала, играет или передразнивает. Но увидела личико… Сияет мальчишка! Сегодня утром я его выманила из кельи, на речку повела. А он убежал от меня и снова к дедушке. И опять молится… — Она смущенно улыбнулась. — Коля, он же еще ничего не понимает, правда?

Николай вскочил, огляделся кругом.

— Где они? Где?

— В сторону деревни пошли, на поля, — заражаясь его беспокойством, сказала Светлана. — У тебя что-нибудь случилось, Коля?.. Я же в первую минуту заметила…

— Случилось, Света, — выдохнул он. — Я больше не вернусь туда… Погоди, а они давно ушли?

— Да с час назад…

— А какое сегодня число? — ужаснулся Николай.

— Шестое, — просто ответила Светлана. — Коля, что с тобой? Ты какой-то…

— Потом, потом! — крикнул он и быстрым шагом пошел к деревне.

Жена догнала его, забежала вперед.

— Коля, Коленька, только ты дедушке не рассказывай, что у тебя там случилось. Молчи, ладно? Не тревожь его. Он сегодня с утра такой радостный, такой веселый! Белую рубаху надел…

Николай бросился вниз по склону.

На выпасе за старой поскотиной было пусто. Лишь безнадзорные коровы поднимали от травы головы, разглядывая полуголого, бегущего человека.

За час могли уйти далеко. Где искать?.. Он заметил старика с полевой сумкой через плечо, подбегая к нему, узнал председателя колхоза Главадских. Тот вытаращил глаза на начальника милиции.

— Андрея Николаевича не встречали? — спросил Николай. — С сынишкой моим?..

— Потерялся, что ли? — опешил председатель. — Ведь он че, Николай Иванович, дом колхозу отдал, а бумагу не оформил. Как это понимать?

Николай недослушал его и побежал за деревню, где, прикрытые березовым перелеском, начинались колхозные поля.

— Пошлите уж его в сельсовет! — кричал ему Главадских. — Пускай отпишет!

В следующую минуту Николай пожалел, что поторопился. Надо бы попросить председателя, чтобы собрал мужиков и прочесал окрестности села. Если исполнится срок, назначенный на шестое?..

Выскочив из перелеска, он увидел на поле Андрюшку. Сын бегал по ржаным всходам, держа руки как самолетик, и смех его звенел серебряным колокольчиком. Николай кинулся к нему, схватил на руки и этим перепугал мальчонку; Андрюшка заплакал и закричал:

— Деда! Деда!

— Я это, я, сынок! — засмеялся Николай. — Ну, что ты? Мужик?

Сын разглядел, наконец, отца, всхлипнул и медленно, будто сонный, обнял за шею.

— Я летал, — тихо признался он. — Меня деда научил.

— А где деда?

— Во-он летит. — Андрюшка указал пальчиком в сторону перелеска.

Рубаха на нем была из какого-то легкого, летучего полотна; она пузырилась на спине, хотя и ветер дул несильный, и, напротив, спереди плотно облегала худое тело деда, так что сквозь ткань проступали ребра.

— Эх, спугнул! — пожалел дед. — Да ничего, поди, еще спустится. Ишь, звенит как?

Над их головами пел невидимый жаворонок.

— Пусти на землю, — попросился Андрюшка. — Я ногами пойду.

Сын побежал вперед, а Николай все присматривался к деду и веселел сам. Страшное сегодняшнее утро казалось здесь нереальным, не могло быть, не имело право существовать, когда мир такой чистый и простодушный, как звон жаворонка. Дед часто останавливался, рвал свежую, но уже взматеревшую траву и тут же пускал ее по ветру или выискивал былинки дикого чеснока, совал их в рот, а то, пригнувшись, что-то высматривал на земле — делал все это походя, без смысла, будто любопытный вертлявый мальчишка. Николаю же захотелось приласкаться к нему, и, стесняясь этого ребячьего чувства, он приобнял деда за плечи, расправил вспушенную ветром бороду. Андрей Николаевич не умел ласкать, любил, но не умел, не знал как. Николай хорошо помнил возвращение деда из ссылки в пятьдесят седьмом. Тогда на слуху было слово — амнистия, нерусское, и потому невзрачное для уха слово казалось почти волшебным. Прощенный, свободный дед молчал недели две и лишь смотрел печально и застенчиво, как бы кругом был виноват. Домашние не тревожили его разговорами, но Коле все время хотелось побыть рядом с дедом, потрогать руками волосы, шрам на лице, одежду. Он был еще чужой, непривычный, однако необъяснимая тяга влекла Колю к этому человеку. Смущаясь и робея, он как бы между делом задевал деда то за колено, то за руку, а как замирала от восхищения душа, когда Коля набрасывал на плечи его старый кожушок и выбегал на улицу!