Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

— А я знаю! — уверенно заявил Бездольный. — У вас теперь рука не поднимется! Вы теперь, товарищ Березин, всех миловать станете. Казнить вам больше никого нельзя.

Андрей слегка отпрянул и, чувствуя, как мороз ползет по спине и немеют губы, спросил:

— Почему вы так решили?

— Неужто нет? Неужто еще кого покараете?.. — не дождавшись ответа, добавил: — Конечно, вы теперь официальная карающая рука революции. Да все равно не посмеете.

Андрей замолчал, пристальнее вглядываясь в лицо арестованного. А тот, склонившись, зашептал:

— Товарищ Березин, а вы у тех, у пленных, тоже имена спрашивали?

Андрей отпрянул, но Бездольный потянулся к нему, засмеялся старческим смешком, забалагурил.

— А зря, зря! К старости-то они вас мучить станут. Ой, как мучить! Вы же и имен не знаете, чтоб в поминальник записать и по свечечке поставить за упокой душ убиенных.

В его балагурстве сквозили разум и презрение, с которым юродивые и кликуши обращаются к толпе.

— Советую, товарищ Березин, впредь записывать, — он выпрямился и поднял голову. — А еще совет: как только вас посадят в камеру, сразу прикидывайтесь сумасшедшим. Можно не сразу. Когда первый раз побьют, тогда. Если по голове будут бить — еще лучше, убедительнее. А прикинулись — держитесь до конца. Вам от этого двойная выгода. Чекисты не любят возиться с дураками и чаще отпускают, чем расстреливают. Главное, играть до конца. Ну а потом, сокамерники не придавят ночью. Поскольку вы трибуналец, надо больше сокамерников бояться. Иначе не уцелеть.

— Спасибо, — проронил Андрей, справившись с замешательством. — Считаете, меня посадят?

— Безусловно, — решительно сказал Бездольный. — Не сразу, конечно. Вы сейчас играете роль милосердного и справедливого судьи. А вам давали другую, карателя. Иначе как бы вы в аппарат-то попали?.. Кто не играет образ своего героя, того режиссер изымает из спектакля.

— Я не играю, — сдерживаясь, проговорил Андрей. — И не прикидываюсь сумасшедшим.

— Вы напрасно обижаетесь, — миролюбиво заметил он. — Каждому дадена своя роль. Даже вашему вождю. Хотя я уважаю его как человека. Вот и на вас смотрю. Интеллигентный человек, и ничего звериного в облике. Говорили, в шрамах весь. Тут всего один.

«Славу ты себе зробив, — издевательски насмехался Недоливко. — Люди кажут, звирь…»

Андрея передернуло: опять ковыряли коросту…

— А что я под дурака тут — уж простите, — покаялся Бездольный. — От вас же спасаюсь. Натурально играю, особенно когда бьют.

— Сами-то знаете, в чем виноваты?

— Как же, знаю. Вина моя в том, что вступил в партию эсеров и приближал эту революцию.

— Против не выступали?

— Не успел, — с сожалением признался он. — В ЧК попал, в Орловской губернии.

— Хорошо, — Андрей положил перед ним лист бумаги. — Напишите об этом — и свободны.

— Вы меня отпускаете? — подозрительно спросил он.

— Бездольному — доля, вольному — воля…

Он встал, походил по кабинету, стуча голыми пятками, поклонился Андрею.

— Благодарствуйте, барин. За милосердие ваше да за волю. Только увольте, ничего писать не стану. И воли такой не желаю. Меня уже раз отпускали — довольно. Ваш вождь освобождал. Лично. В Сибири посоветовал скрыться. И посидеть тихо, пока буря не уляжется. Да от вас скроешься, как же.

— Какую же вам еще волю надо? — угрюмо спросил Андрей.

— Напишите мне свидетельство, что я ненормальный, сумасшедший, — попросил он. — И печать свою приложите.

— Я же не врач…

— Вы — трибунал! Власть, а власть выше всякого врача.

Андрей сел за стол, взял ручку, но писать помедлил.

— Напишу… Но как же вы жить будете? Вам же все время придется играть. Неужели, чтобы уцелеть, надо всю жизнь изображать дурака?

— Вы ничего не смыслите, — решительно заявил Бездольный. — Самый свободный человек нынче в России — дурак. Безумец. Вот я и пойду дураком по земле. И стану говорить, что думаю. А удастся — и писать. А как еще? Если знаете как — скажите?

Андрей склонился, придвинувшись к лампе, и стал писать свидетельство под диктовку Бездольного. Расписался, приложил печать. Бездольный взял бумагу, помахал ею в воздухе, подсушивая густые чернила, затем аккуратно сложил вчетверо и спрятал под рубаху.

И вовремя успел: в кабинет вошел начальник чрезвычайки. Андрей заметил, как мгновенно переменились лицо и фигура арестованного. Переменились, хотя он не сделал ни одного движения. Остекленели в отрешении глаза, перекосилось тело…

— Товарищ Березин, я вам на диване постелю, — сообщил начальник чрезвычайки и покосился на Бездольного. — Ложитесь отдыхать. А я конвойного позову, чтобы…

— Не нужно, — отрезал Андрей. — Он невменяемый. Утром привезите доктора. А дело спишите в архив.

— А не врет он? — подозрительно спросил начальник, — Потом греха не оберешься.

— Медицина подтвердит — врет, не врет, — безразлично сказал Андрей. — Идите.

Когда начальник ушел, оставив на диване одеяло и подушку, Андрей сел поближе к Бездольному. Тот стряхнул с себя блажь, оглянулся на дверь и погрозил кулаком.

— Я так не смогу, — признался Андрей. — Не сумею.

— Придется, Березин, и сумеете, — заверил Бездольный. — Пришлось же судейство принимать? Сумели?.. Ладно, простите.

— Да нет, ничего, — сказал Андрей. — Я виновен. Перед людьми и совестью. Не заметил, как вошел во вкус гражданской войны. Удержаться трудно, увлекательная штука… Хочу разобраться, хочу понять, что происходит с человеческой душой. Со своей. А что с Россией-то происходит?

Бездольный насупился, покивал каким-то своим мыслям.

— Не ломайте голову, Березин, — посоветовал он. — Ничего не выйдет.

— Почему? Объясните.

— Да потому, что даже Ленин — ваш лидер! — не знает, что происходит в России! — заявил Бездольный. — Вернее, нет, он умный человек и неплохой политик; он понимает, что делается вокруг него. Республика сейчас держится на армейских штыках и на подвалах ЧК. А он пытается сделать народоправство.

— Разве он не диктатор?

Бездольный горько усмехнулся, поглядел. Андрею в лицо.

— Он такой же диктатор, как и вы. Если власть на армии, а Троцкий давно вышел из его подчинения? Впрочем, он никогда и не был под его рукой. Он искусно лавировал и делал свое дело… А карательный орган? Какой же он диктатор, если ему пришлось несколько раз просить и требовать у Дзержинского, чтобы меня привели на беседу? Мне кажется, он ясно осознает, как аппараты, созданные им, выходят из подчинения и становятся правящими аппаратами. Теперь ему уже не позволят народоправство… Да что говорить, Березин! Если он сам посоветовал бежать в Сибирь, в глушь, чтобы уцелеть. По-моему, Ленин разочарован в том, что происходит, и чувствует, как власть уходит из рук.