Сергей Алексеев - Крамола. Книга 2

Однако за спиной дышали чаще, будто истомленные зноем, и куржак все крепче пеленал голову, прорастал на плечах и груди, наряжая мать Мелитину в белые одежды. И уже не хватало силы, чтобы поднять руку для крестного знамения…

Наконец, изронив последнее слово, она ощутила, что и молитва оцепенела в душе. И в тот же миг над головой запел жаворонок, закружился, зазвенел, словно над разогретой землей.

— Не бойся, — послышался ей знакомый голос мальчика. — Это я к тебе прилетел.

— Сынок? — позвала она и вмиг освободилась от холода. — А я ослабла и молиться уже не могу.

— Это я тебя остановил! — признался мальчик. — Мне стало жаль тебя. Ты все молишься и совсем позабыла, что сегодня — сороковой день.

— Ой! — воскликнула мать Мелитина и прикрыла ладонью рот. — Я со счету сбилась… Что же делать мне? И свечи нет, и помянуть нечем.

— А ты не печалься, — подбодрил весело мальчик. — Вместо свечи лучину затепли, хлеб же вот он, возьми!

И в руки матери Мелитины опустился узелок из черной тряпицы. Развязав его, она увидела куски, будто собранные нищим в голодный год — мелкие, черствые, невзрачные.

— Что же так: на девятый день белый каравай, — посожалела она. — На сороковины лишь кусочки…

— Каравай от отца твоего был, — напомнил детский голос. — А этот хлеб от меня. Да ты не тушуйся! Просфирки крошечные, да просфирки!

— Благодарю, да ты уж прости меня, неразумную и слеподушную, — повинилась мать Мелитина. — Какой бы ты был мудрый, коли родился…

— Если бы я родился — на земле все бы было иначе, — с легкой горьковатинкой признался мальчик. — И люди бы жили счастливо. Мне выпадала трудная доля — свет принести народу и покой утвердить на долгие годы.

— Почему же я не родила тебя, сынок! — воскликнула мать Мелитина и воздела к нему руки. — Ведомо ли тебе, какие муки нынче в России?

— Мне все ведомо, — грустно отозвался он. — Да мы ведь не по своей воле на белый свет являемся. Никто не приходит на землю зря и не уходит с нее. Ты вот отца своего всю жизнь стыдилась, а он к тебе ближе всех был. И жил он не напрасно. Он тебе испытанием был, потому ты и на руках его носила. Скоро он опять к тебе вернется и душу твою на своих руках понесет. Не печалься же, что я не поспел у тебя родиться. Вместо меня одного ты двух сыновей родила, братьев моих. Не мог я нарушить черед. Они на земле были нужны. А пока там нет мне места. Но я все равно рожусь! Только не знаю срока, хотя вижу — скоро!

— Но ведь я не смогу тебя родить! — загоревала мать Мелитина. — Как же ты явишься? Неужели тебя родит другая мать?

— Другая, так что же? — изумился он. — Я все равно буду твоим сыном, и ты меня узнаешь!

— Как же я тебя узнаю?! Где ты будешь? Кем? Как будет имя твое?

— Увидишь и сразу узнаешь! — засмеялся мальчик. — Как только станешь свободна — ищи меня. Иди по земле и ищи. Над моей головой будет жаворонок звенеть!

— Жаворонок? — очарованно спросила она.

— Жаворонок! — смеющимся голосом подтвердил мальчик. — Он уже давно-давно летает над весенней землей, ищет меня и звенит, зовет. А как найдет, так над моей головой закружится.

В тот миг матери Мелитине привиделся белый мальчик на черном вспаханном поле: босой, в длинной рубашонке. И то ли смех, то ли пение жаворонка послышалось ей.

— Пока нет тебя на земле, ты хоть прилетай ко мне почаще, — взмолилась мать Мелитина. — Мы с тобой беседовать станем. Я ведь слабну! Так много людей, за которых молиться надо. И еще прибывают, а сил моих не хватает. Слабнул, слабну!

— Нет, маменька, я больше к тебе не прилечу, — грустно сказал неродившийся сын. — Никогда-никогда. Я не могу нарушить ход времени. А если нарушу, то будет наказание: еще сто лет не видать мне белого света. Я был послан утешить тебя, покуда отец твой сорок дней по кругам ходил. Нынче же закончится сороковой день, и он вернется к тебе. Я ведь ничего не знаю из земной жизни — ему же все ведомо. Он и укрепит твой дух.

Ощущая радость и тоску одновременно, мать Мелитина заплакала.

— До свидания! — на ухо шепнул неродившийся сын, и она на миг ощутила легкое прикосновение губ его. Поднявшись с колен, она потянулась за улетающим голосом, но перед лицом оказалась стена, срубленная из неошкуренных сосен и украшенная узорами изморози. Люди спали на полу, прижавшись друг к другу, и парное дыхание, вырываясь из ртов, поднималось к потолку, клубилось там некоторое время, пока не превращалось в льдистую, морозную иглу, чтобы осыпаться на лица спящих.

В углу барака было постелено несколько телогреек и сверху, на видном месте, лежала тряпица с кусочками хлеба.

Конфискационный отряд состоял из четырех человек — двух экспертов-оценщиков, казначея да уполномоченного Наркомата финансов. При них было двенадцать человек охраны, две подводы со стальными ящиками и легкая тачанка с пулеметом. Командовал отрядом уполномоченный, который не подчинялся никаким местным властям и имел неограниченные права. Они передвигались тайно, чаще всего ночами, и везде появлялись неожиданно, однако после нескольких акций об отряде стало известно, и слух, опережая его, побежал от церкви к церкви, из прихода в приход.

Когда же он достиг Есаульска, отряд уже зорил мужской монастырь. А было там всего пять престарелых монахов да девять послушников. Согнали их в конюшню, заперли и стали снимать дорогие оклады с икон, искать золотые кресты, потиры и прочие ценности. Но вырвались три послушника, взяли коней в деревне и поскакали в Есаульск. Примчались они к архимандриту Федору и рассказали, что сотворилось в мужском монастыре. В первые минуты растерялся отец Федор. Он недавно получил Святейший Указ о поставлении епископом, однако наречение и хиротонию еще не совершали, как тут поступить? Но недолго был в сомнении архимандрит: коли едут антихристы церкви грабить да поганить, каждый православный восстанет. Ценности из есаульских церквей еще владыкой Даниилом были собраны и спрятаны в женском монастыре, поэтому взял он послушников из мужской обители, дьяконов из церквей и поехал в монастырь. Вошли они, затворили ворота и стали ждать утра.

Однако ночью конфискационный отряд уже подошел к стенам, застучали в ворота:

— Именем революции — откройте!

Архимандрит ответил, что ночью не откроют и будут ждать утра. Постучали еще, даже стреляли по запорам, но ворота женского монастыря были крепостными, окованными, с ходу такие не взять, и стены высокие, без лестницы не перелезешь. Отряд расположился у ворот и охрану вокруг обители выставил, чтобы никто не убежал.

Утром архимандрит вступил в переговоры с уполномоченным, однако тот ни на какие условия не шел и требовал открыть ворота и предоставить монастырь в полную его власть. Тут из Есаульска стал народ подходить к заутрене, уполномоченного залихорадило — вон сколько лишних глаз. Архимандрит еще раз обещал выдать все ценности, свезенные из церквей, но чтобы не трогали монастырского храма. Конфискационный отряд посовещался и согласился. Послушники спустили на веревке со стены ящик с ценностями, уполномоченный принял его и приказал охране идти на штурм стен. Оказывается, у экспертов-оценщиков список был, где и сколько серебра и золота хранится. А за женским монастырем значился серебряный гроб со святыми мощами. Девяти пудов весом был гроб…