Александр Константинович Белов - Мужские рассказы

Он уже почти спал, когда ослабевшее сознание взбудоражила одна пронзительная мысль: «Статуэтка!»

Её нигде не было. Дымов вскочил с кровати и обалдело метал свои по иски по полкам и углам. Пропала!

Он вдруг вспомнил про окно и, свесившись, посмотрел вниз. Там, на освещённом окнами асфальтовом дворике валялись куски разбитого базальта.

— Проклятая горничная, — простонал Дымов. Он доплёлся до кровати и рухнул как подстреленный. Хорошая была вещь! Жаль. Он бы сейчас посмотрел на неё и подумал о Нортоне. Впрочем, Дымов врал себе про статуэтку. В ней было не больше магического, чем в любой столовой ложке. «Фетишизм, — сказал себе Дымов, — принцип сообщающихся сосудов.» Он уходил в Синий лес за новыми силами.

Финальный бой обставили шикарно. Дымов смотрел на всю эту светоэлектрическую феерию и вспоминал Новый год в ДК Прожекторного завода. Году, кажется, в семьдесят шестом. Так же красиво было. Девочки-снежинки в белых чулках и тонких платьицах бегали по фойе и трясли руками. Мальчик Вова Дымов прижимал к груди, чтобы не потерять коробочку-подарок с конфетами. В коридоре, напротив раздевалки, он увидел фотографию отца. На доске передовиков. Вова долго смотрел на неё и гордился…

Все праздники когда-то заканчиваются. Вот и сегодняшний подходил к концу. Нортон вяло сопротивлялся. Несколько раз он выделывал сложные штуки в полдюжины затейливых ударов. Но Дымов понимал их заранее. Нортон, видно, не любил спешить. Расстановка его действий превратилась в вялый и безвкусный спектакль. Однако, Дымов не рвался в атаку. Противник был ещё вполне пригож для хорошей встречи под обе руки Дымова. Незаметно для самого себя, Владимир оторвался от Нортона и выпорхнул у второй проходной завода. Кончилась смена, народ валил по домам. Вова ждал отца, привалившись к разбитой телефонной будке. Внезапно прямо перед ним возник Стасик. Он не давал Дымову прохода. Год уже, как Стасик поменял школу на завод. Эта встреча не сулила Дымову ничего хорошего. Можно было бы откупиться, но это означало попасть в постоянную повинность к Стасику. Вова напряжённо ожидал худшего. Не говоря ни слова, Стасик ударил Дымова поддых. Вова согнулся, и вдруг дикий, бешеный протест вырвался из него наружу. Нет, тебя бьют до тех пор, пока ты позволяешь это делать. Лучше один раз достоять до конца. «Пусть он подавится мной», — решил Дымов, и пошёл в атаку, ломая об себя удары противника. Володя добрался до этой скользкой, рыжей физиономии. Его маленькие и слабые руки вдруг превратились в стенобойный механизм. Противник ещё отбивался, но эти удары выдавали его полную беспомощность. Дымов пришёл в себя. Вместо завода перед ним возник зал спортивного лицея. Нортон лежал на полу и скрёб ногтями ринг. Дымов успокоился. Он вдруг понял, что все люди по-разному ведут себя в критический момент своего сокрушения. Беспомощность всех делает ручными, но не все переносят её по-мужски красиво. Нортон боролся с беспомощностью до конца. Он и в нокауте не признавал поражения. Тусклый боец, но красивый противник.

Лоран был счастлив, как невеста. Эмоции, видимо, подавили его красноречие, и потому он только без конца пожимал Дымову руки.

Немного придя в себя, Лоран ещё раз поинтересовался у Дымова о наличии собственного представителя за рубежом. Ещё раз узнал, что такового не имеется и тогда стал предполагать себя в возможном будущем сегодняшнего чемпиона. Потом уже какое-то обстоятельство слегка смутило его фантазию. Лоран сдержанно улыбнулся и сказал:

— Ты не забыл, сто двадцать франков за выпивку? Ты мне должен был, помнишь?

Дымов помнил.

Кэб, похожий на лакированного чёрного жука, выбрался из тесноты террасовых аллей Ноттинг Хилла. Лондоном замышлялся вечер. Уже притух небесный огненный светильник, успокоив блики золота на каменном холодном величии города. Кэб повернул налево. Мы затерялись в потоке таких же чёрных лакированных жуков. Мелодично пели клаксоны. Автомобильный поток сносило в глубину каменного жерла Оксфорд стрит, далеко вперёд, мимо Садов Кенсингтона и Гайд Парка, мимо невеликой Мабл Ач, прославляющей какую-то победу фигурным сводом из кремового камня.

Я стукнул в стекло водительского отсека, и таксист остановил машину. Да, выйти, пожалуй, следовало здесь. До нужного мне места было ещё далеко, но времени вполне хватало на прогулку. Я шёл и думал, что предстоящее интервью, должно быть, не станет моим репортёрским шедевром. У меня не было идеи. Она сразу не заладилась с заданием редакции. Все подходы к этому человеку перекрывала казёнщина журналистского мышления. Стандартизация интереса, позиции, жанровой разработки темы. Я представляю обывательский интерес, настроение, среднее между скукой и удовольствием, потребность обратить уставшие мозги в расслабляющее опустошение газетных строк, в жатву сплетен и удивительных событий, не доживающих в памяти и до следующей сигареты.

Я представляю обывателя и его газету, которую он вяло поглощает в метро, за столом, в ожидании ужина, или сидя на толчке унитаза.

Мой герой же представляет очередное явление, которым пичкают обывателя. Это таких, как он, помещают под рубрикой «удивительное рядом», приговорив этим, как диагнозом. Нетипичность — вот его жизненная суть. Это такие, как он, не дают покоя жалким подражателям с цыплячьими шеями и больным самолюбием, что рыскают в поисках очередного источника вдохновения и самообмана. Находят, прочитав в утренней газете, и в очередной раз начинают жить по-новому.

Но мой герой был нетипичен даже для «нетипичных». И это мне мешало. Он обладал тем, что само по себе не зависело от популярности и потому в ней не нуждалось. Более того, по каким-то собственным соображениям мой герой вовсе не расточал направо и налево своей нетипичности, предпочитая быть в том не узнанным. Но он стоил интереса. Ещё как стоял! Стоил этих полугодичных переговоров о встрече, поездки в Англию и хорошей журналистской руки. А я не знал, как к нему подступиться.

Вечер зажигал фонари. Белые фасады отелей, прикрытые растительной оградой, погружались в парадное сияние. Белое в освещении жёлтыми фонарями, под мягкий наплыв сумрака, всегда смотрится с особым изыском и достоинством.

Зелёная изгородь оборвалась переулком, и я оказался у «Лебедя». Этот паб под старым клёном, напротив спящих Садов Кенсингтона, и был местом нашей встречи. И, может быть, местом моего профессионального позора.

Я вошёл внутрь. Народ уже собирался к вечерней кружке пива. Гремели тарелками буфетчики, поднося к стойке бара подоспевшие блюда с печёными потрохами и маринованными луковицами. От пивных кранов расходились золотые разливы «Фостерса» и игристого «Стронгбоу».