Дмитрий Балашов - Святая Русь. Книга 1

Любопытно, когда Войдыло затеял переговоры с немцами, обещая подарить им Жемайтию? А только гораздо раньше, чем этого «захотел» Ягайло! Войдыле надобно было уничтожить Кейстута. И неверное, опасное, на лезвии ножа колеблемое звание княжеского зятя и наперсника Ягайлы, как и всю родину — да и была ли родиной для него, выскочки, многострадальная Литва? — готов был бросить он к ногам орденских рыцарей за одно лишь сладкое, недостижимое, вожделенное звание какого-нибудь герцога в землях Германской империи! Вспомним о всех многоразличных выскочках-временщиках и не подивимся этому. Да, да, заранее затеял! Знал, чего хочет и к чему идет!

Да и страшился он Кейстутова гнева! (Страшился, как прояснело впоследствии, недаром!) А уже к тому — и католики, плетущие свою паутину для упрямо не поддающейся Литвы, и сложная игра политических сил, и вожделения Ордена, убедившегося в том, что силою Литву не сломить и надобно обходное, тайное, на предателей и предательство рассчитанное действование. И тут холоп-выскочка со своими предложениями, угодливо низящий глаза, очень даже мог и должен был понадобиться людям, которые, провожая предателя, брезгливо и тяжело взглядывали ему в спину.

…Переговоры с Ягайлой были на этот раз особенно тяжелы. Войдыло явился-таки на очи Кейстуту, и Витовт, глянув в лицо родителю, увидя эти вздувшиеся на лбу жилы, что предвещало неистовую вспышку гнева, его мерцающие глаза — поспешил скорее вывести княжеского зятя вон из покоя. И этого Войдыло тоже не простил Кейстуту никогда.

Ягайло (вести были жестокие: русская рать взяла Трубчевск и Стародуб, причем Дмитрий Ольгердович Стародубский не стал на брань противу русичей, а сдал город без боя и сам перекинулся к Дмитрию, уйдя на Москву), Ягайло должен был лебезить, изображать растерянность, тушеваться и унижаться перед дядею. Переговоры почти уже заходили в тупик, когда кто-то из бояр вспомнил о другой грамоте, из Орды, от Мамая, о которой второпях почти и позабыли все. Властный темник предлагал когда-то союз покойному Ольгерду и теперь прислал грамоту, призывая великого князя литовского, то есть Ягайлу, объединиться с ним ради совокупного похода на Москву.

Лучшего повода для брани и придумать было нельзя! Не одним! (Как еще может повернуть военное счастье?!) Не в одиночку, а в союзе с Ордой! И пока Мамай станет громить московские волости, забрать вновь потерянные северские города, а повезет, так и всю Северскую землю! О чем отай к Мамаю скорого гонца! А пока по городам — такожде отай — собирать рати! И осенью, после жнитва, как и предлагает владыка Орды… И во главе… Во главе рати сам Ягайло! (Об этом уже заранее шепотом Войдыло подсказывает своему воспитаннику: с такою армией, да не распуская ее, воротить домовь…) Кейстут угрюмо выслушал. Подумал. Не хуже племянника понимая, что к чему, резко отверг предложение снять полки с границ Жемайтии. «Потеряем и Жмудь, и Вильну!» — сказал.

Договорились, что Ягайло идет с одними русскими силами. («И к лучшему! — опять подсказал Войдыло. — Одного тебя, господине, слушаться будут!») А пришлось-таки на пир Войдылу не звать. И Машу, скупо поздравив и глубоко глянув в ее опечаленные глаза, Кейстут скоро сослал с глаз долой.

И приходило терпеть! И принимать, и чествовать, и хохотать, и дурачиться на пиру, изображая барственного ленивца, личину которого, ставшую привычной пред всеми, кроме Войдылы, носил Ягайло, откудова и успехи его непонятные пред всеми прочими, у коих и талантов, и ума, и храбрости было поболее, и успехи его доселе никто толком объяснить не сумел, ссылаясь лишь на необычайное везенье… Было и кроме везенья такое, чего не видел никто. Даже и не догадывал толком. Даже и Витовт не видел, а Кейстут — тем более. Видел и знал один только Войдыло.

…И уже после всех речей и утех, после музыки заезжих менестрелей, после знатного пира с боярами и дружиною, уже откланяв, уже проводив, поднявшись на башню и с высоты глядючи на замковый двор, где сейчас, вздев парадные золоченые доспехи, отъезжали Кейстут с Витовтом, — так ясно представил вдруг Ягайло, что верные слуги с арбалетами отсюдова, с высоты… И звонкая дробь железных стрел по камню! И потом на плитах двора трупы! И он спускается вниз по ступеням, неспешно спускается, раздувая ноздри, предвкушая увидеть остекленевшие мертвые глаза бессильно раскинутых тел… Ни почему, ни для чего, ни по какой причине… А так ясно, до ужаса, до двоенья в глазах представилось вдруг! Тут вот и понял, до чего ненавидит Кейстута!

А Войдыло, ставший уже как воздух необходим, подсказал сзади, с усмешечкой:

— Вот воротишь, батюшко, с ратью, привыкнут к тебе в походе-то, иной будет и разговор! Токмо не суйся наперед, воинов не растеряй! Татары и без тебя справятся!

Оглянул Войдылу Ягайло. Тот выдержал взгляд, усмехнув кривовато и подло. (Сам, повернись по-иному, и Ягайлу бы предал, но нужен, надобен был ему нынче этот Ольгердов сын!)

Пропустим пока Куликово поле, ибо нам нужно понять, что же произошло, а без последующих событий понять это будет трудно. (Тем паче что и в русских летописях события эти излагаются раньше, чем повесть о сражении на Дону.) Скажем только, что «отступивший так быстро, словно за ним гнались», Ягайло сразу по возвращении попытался, видимо, опираясь на приведенные с собою рати, выгнать Андрея Горбатого из Полоцка. В Полоцк был послан Скиргайло с сильною дружиной. (Сил хватало, силы пока были у него в кулаке!) Но высокий сутулый литвин Андрей Олыердович был для своих смердов на диво хорошим хозяином, рачительным, строгим и добрым, и полочане стали за него стеной. После постыдной для Ягайловых кметей сшибки обезоруженного Скиргайлу привязали на спину старой клячи и с бранью выпроводили вон из города. Пришлось снова юлить, заискивать, сваливать вину на бояр на брата… И Ягайле опять поверили! Самого Ягайлу озадачил бесхитростностью своею Кейстут!

Пришлось затаиться на время, но только на время! Едва сошли снега и установился летний путь, Войдыло ускакал в земли Ордена и — словно пропал там. Наконец вернулся, задумчивый и хмурый. Уединясь с Ягайлою, самолично проверил запоры дверей, даже под стол заглянул. Прокашлял, сказал, низя глаза:

— Рыцари требуют себе Жемайтию!

Ему бы, Ягайле-то, хозяином будучи родимой страны, закричать, затопать ногами, согнать с очей наглого холопа. Щит и меч земли отдать ни за что! Войдыло опасливо подымает очи. Бритое, с долгими тонкими усами, как у кота, лицо господина необычайно, безулыбчиво хмуро. Глаза потускли и холодны. Он глядит на него и сквозь, спрашивает, помедлив:

— Какую помощь они обещают нам за это? — Он согласен продать Жемайтию! И только не хочет продешевить, остаться в дураках при этой унизительной мене.