Александр Дюма - Жизнь Людовика XIV

— Пойдите и узнайте о здоровье Фуке и сообщите мне, как он чувствует себя после дороги.

— Государь! — сказал Бриенн. — Завтра, если я не ошибаюсь, день его лихорадочного припадка.

— Да, я знаю это, — холодно заметил король, — поэтому-то и хочу поговорить с ним сегодня.

Бриенн вышел и встретил на полдороги Фуке. Он передал слова короля.

— Хорошо, — сказал Фуке, — вы видите, что я и без того шел к его величеству.

На другой день король снова послал Бриенна к министру. В день лихорадочного приступа Фуке лежал в постели, опершись спиной на груду подушек, покрытых зеленым дама, и дрожал от болезни, но, казалось, был совершенно спокоен.

— Ну, — весело обратился он к посланнику, — что скажете, любезный Бриенн?

— Я пришел, как и вчера, от его величества, — сказал Бриенн, — узнать о вашем здоровье.

— Если бы не лихорадка, — посетовал больной, — я чувствовал бы себя очень хорошо. Я спокоен духом и завтра надеюсь быть вне всякого сомнения. Скажите, что говорят в замке и при дворе?

Бриенн пристально посмотрел на Фуке и ответил:

— Говорят, что вас собираются арестовать.

— Не верьте, любезный Бриенн, — возразил министр, — не верьте! Хотят арестовать Кольбера, а не меня!

— Уверены ли вы в этом?

— Как нельзя более, — заявил Фуке, — я сам давал приказание отвезти его в замок Анжер, а Пелиссон уже заплатил работникам за приведение этой тюрьмы в состояние, безопасное в смысле нападения.

— Желаю, чтобы вы не обманулись, — закончил Бриенн.

Вечером Бриенн опять пришел к министру от имени короля. Фуке чувствовал себя лучше и по-прежнему был спокоен. По возвращении секретаря Луи XIV долго расспрашивал его о здоровье министра. «Но по всем этим расспросам, — пишет Бриенн, — я видел, что министру конец, тем более что король больше не называл его г-ном Фуке, а только Фуке».

Наконец король сказал Бриенну:

— Идите и отдохните, а завтра в 6 утра вам надобно быть у Фуке и привести его ко мне, поскольку я собираюсь на охоту.

На другой день, в 6 утра Бриенн явился к министру, но тот, предупрежденный о желании короля с ним поговорить, был уже в замке. Все было готово для ареста, и король, зная, что у министра при дворе много друзей, в том числе, начальник королевского конвоя герцог Жевр, поручил арест д’Артаньяну, человеку исполнительному, чуждому всяких интриг, который служил в мушкетерах 33 года и знал лишь исполнение долга. Расставшись с королем, Фуке пошел по коридору, где встретил герцога ла Фейяда, относившегося к числу его друзей. Герцог тихо сказал:

— Берегитесь! Относительно вас отдан соответствующий приказ

На сей раз Фуке принял совет без возражений — как ни был скрытен король, он показался ему странным, несколько встревоженным, и поэтому Фуке, выйдя во двор, вместо того, чтобы сесть в свою карету, сел в карету одного из своих друзей с намерением бежать. Однако д’Артаньян, не спускавший глаз с кареты министра, быстро понял, в чем дело, и поехал за другой, которая уже поворотила на боковую улицу. Догнав ее, д’Артаньян арестовал Фуке и пересадил в карету с железными решетками, заблаговременно приготовленную.

Фуке привезли в один дом, где обыскали и подали бульон. При аресте министр воскликнул: «Сен-Манде! Ах, Сен-Манде!» Действительно, в его доме в Сен-Манде нашли бумаги, в которых заключались главные улики.

Когда Бриенн вернулся, он увидел Фуке у ворот замка в арестантской карете, окруженной мушкетерами. Войдя в переднюю, секретарь нашел в ней герцога Жевра, предавшегося отчаянию и не из-за того, что арестовали его друга, но из-за того, что не ему поручили арест.

— Ах! — восклицал он. — Король обесчестил меня! По его повелению я арестовал бы и отца своего, а лучшего друга тем более! Неужели король сомневался в моей верности? В таком случае пусть велит отрубить мне голову!

В кабинете короля бледного и расстроенного Лионя утешал сам Луи XIV:

— Послушайте, Лионь, — говорил он. — Фуке виновен лично. Вы были его другом, я это знаю, но я доволен вашей службой. Бриенн, продолжайте по-прежнему принимать от г-на Лионя мои тайные приказания! Наше неблаговоление к Фуке не имеет к нему никакого отношения!

В тот же день Фуке был перевезен в ту самую тюрьму, которую он приготовил для Кольбера, а Луи XIV уехал в Фонтенбло. Охота короля закончилась.

По возвращении короля де Лавальер в восторге, что она вновь его видит, отдалась, и это было последнее сопротивление, которое Луи XIV преодолел в своем королевстве. Арест Фуке воспринимался всеми как дело важное, но это было еще важнее, чем выглядело. Это было не только обнаружением скрытой ненависти короля, не только изъятием огромных богатств, не только арестом видного человека, долженствующего умереть в неизвестности в какой-нибудь мрачной тюрьме — нет! Это было борьбой королевской власти с властью административной, это было более, чем падение министра, это было падением прежней системы министериализма. Арест и процесс Фуке всем известны. Что ни говорила бы угрюмая и брюзгливая опытность, но тот, кто сеет благодеяния, не всегда пожинает неблагодарность. Фуке имел много друзей и некоторые, конечно, его оставили, но были и верные, а к чести наук нужно сказать, что Севинье, Мольер и Лафонтен были в числе последних. Мало того, приверженцы Фуке не ограничились лишь тем, что превозносили его в похвалах, они нападали и на его врагов. Не смея злословить по поводу короля, они принялись за Кольбера. Гербом Кольбера был уж, Фуке — векша; такие иероглифические гербы подарил им случай. Некто изобрел ящики с сюрпризом — из-под второго дна выскакивал уж и жалил до смерти векшу; эти ящики быстро вошли в моду и обогатили изобретателя. Поскольку Фуке имел друзей преимущественно среди ученых людей, то именно они нападали на Кольбера с наибольшим ожесточением, усугубляемым тем, что этот деятель был любимцем Мазарини.

Впоследствии в гербе Кольбера было сделано небольшое изменение: уж выползает из освещаемого солнцем болота и девиз — «Из солнца и грязи».

Королева разрешилась от бремени 1 ноября в 12 часов дня в Фонтенбло. Придворные беспокойно прохаживались по овальному двору, так как королева уже целые сутки мучилась родами, как вдруг король открыл окно и закричал: