Александр Дюма - Жизнь Людовика XIV

«Что же Вы думаете после столь продолжительного молчания? Разве Вы не знаете, что та самая гордость, которая сделала меня чувствительной к нашей прошедшей любви, запрещает мне сносить ее притворное продолжение? Вы говорите, что мои подозрения и мое неровное с Вами обращение делают Вас несчастным человеком. Уверяю Вас, что я нисколько этому не верю, хотя и не могу отрицать того, что Вы истинно меня любили, равно как и Вы должны сознаться, что достойно вознаграждены за то моим к Вам уважением. В этом отношении мы оба правы, и я останусь к Вам столь же благосклонной впоследствии, если Ваше отношение будет соответствовать моим намерениям. Вы найдете их не слишком неосновательными, если действительно питаете ко мне страсть, и препятствия видеть меня еще более усилят ее, вместо того, чтобы ослабить. Я страдаю от того, что невольно люблю, а Вы — от того, что слишком любите. Если верить Вам, то мы переменимся: я найду спокойствие, исполняя свою обязанность, а Вы должны перестать меня любить, чтобы сделаться свободным. Я не обращаю внимания на то, что забываю, как Вы провели со мной зиму и что я говорю с Вами также откровенно, как я это делала прежде. Надеюсь, что и для Вас это будет хорошо и что я не буду сожалеть о том, что решила об этом более не думать. Я не буду выходить из дома три или четыре дня подряд, и меня можно будет видеть только вечером, вы знаете, почему».

Письма не оставляли сомнений в том, в каких отношениях состояли адресат и адресант; впрочем, они не были подписаны. Прочитав письма, г-жа Монбазон стала утверждать, что они написаны г-жой Лонгвиль, с которой она была в большой вражде, и что Колиньи, ухаживавший за ней, выронил их из кармана.

Г-жа Лонгвиль, о которой мы уже говорили, но которую мы в первый раз выводим на сцену, это та самая Анна Женевьева де Бурбон, родившаяся, как и герцог Энгиенский, во время заточения принца Конде в Венсенском замке. Подобно своей матери, Шарлотте Монморанси, она считалась одной из красивейших и умнейших женщин, а дом ее привлекал самых образованных людей, о чем пишет, например, Вуатюр в своих письмах. Но несмотря на красоту, ум, богатство и титулы, она была несчастна, так как по желанию отца была выдана замуж за старика, которого ненавидела и который, по странной игре случая, был без ума влюблен в г-жу Монбазон, что еще более усиливало вражду между этими двумя женщинами.

Несмотря на огромное число поклонников, чем она была особенно обязана, как говорят современники, своим бирюзовым глазам, г-жа Лонгвиль вела себя очень умно — никто не мог сказать о ней ничего худого. Поэтому обвинение г-жи Лонгвиль произвело фурор. Красотой, умом и равнодушием г-жа Лонгвиль нажила себе много врагов и завистников, которые сами, быть может, и не верили клевете, но кричали громко и всячески распространяли нелепую молву. Наконец, после всех других, как это обыкновенно бывает, узнала о клевете сама г-жа Лонгвиль. Зная свою невиновность и будучи убеждена, что нелепость обвинения обнаружится сама собой, г-жа Лонгвиль не захотела оправдываться, но принцесса, ее мать, женщина гордая и высокомерная, не оставила клевету без внимания и просила королеву наказать г-жу Монбазон за оскорбление принцессы крови.

Королева имела много причин быть на стороне принцессы — она ненавидела Монбазон и уже теряла терпение от требований герцога де Бофора, ее обожателя. Более того, кардинал едва ли не каждый день возбуждал ее против партии Важных, главой которой был де Бофор. С другой стороны, г-жа Лонгвиль была сестрой победителя при Рокруа, так что имели значение голос принца и шпага его сына. Королева обещала принцессе доставить примерное Удовлетворение.

В это время г-жа Лонгвиль, бывшая в начале беременности, удалилась, с целью дать пройти слухам, в одну из своих деревень, Ла-Барр, находившуюся в нескольких лье от Парижа, а королева, желая публично доказать свое к ней расположение, приехала с визитом и во время этого визита повторила свое обещание, данное принцессе, доставить полное удовлетворение за дерзкое оскорбление чести.

Весь двор, ожидавший только случая, чтобы действовать за или против Мазарини, воспользовался случаем и разделился на две партии. Женщины в большинстве приняли сторону принцессы и ее дочери, мужчины встали за г-жу Монбазон, и в самый день посещения королевой г-жи Лонгвиль г-жа Монбазон в пику королеве имела удовольствие принимать у себя с визитом четырнадцать принцев.

Между тем, королева сдержала свое слово и приказала г-же Монбазон извиниться перед г-жой Лонгвиль. Г-жа Моттвиль со всеми подробностями рассказывает в своих записках о прениях, происходивших в тот вечер, когда сочинялось извинение. Кардинал написал его собственной рукой и потом утверждал, что ему легче было составить условия знаменитого мирного договора в Шераско. Всякое слово в нем было оспариваемо самой королевой в пользу г-жи Лонгвиль и г-жой де Шеврез в пользу г-жи Монбазон. Наконец, «извинительный акт-> был готов, но недостаточно было придумать выражения для извинения — когда текст был прочитан г-же Монбазон, она наотрез отказалась его произнести и покорилась только приказанию королевы. А Мазарини про себя смеялся, видя, как его враги гибнут в частной ссоре, и мнимый посредник не упускал случая уронить их еще более в глазах королевы.

Несмотря на приказание Анны Австрийской, переговоры насчет примирения продолжались еще несколько дней. Наконец, было решено, что принцесса даст вечер, на котором будет присутствовать весь двор, что туда же приедет г-жа Монбазон со всеми своими друзьями и подругами и последует примирение.

Действительно, в назначенный час г-жа Монбазон в блистательном наряде поступью королевы вошла к принцессе, которая стояла в ожидании ее, но не сделала ни шагу навстречу, чтобы все видели вынужденность поведения г-жи Монбазон и что извинение, которое она должна произнести, есть извинение вынужденное. Подойдя к принцессе, г-жа Монбазон развернула лист бумаги, прикрепленный к вееру, и прочла следующее:

«Милостивая государыня! Я явилась сюда для того, чтобы уверить Вас, что я совершенно невинна в той клевете, в которой меня обвиняют. Ни один честный человек не может решиться на подобную клевету. Если бы я сделала такую ошибку, то подверглась бы наказанию, к которому королеве угодно было меня присудить, и я бы никогда не показалась в свете и не просила бы у Вас прощения. Покорно прошу верить, что я никогда не забуду того уважения, которым я Вам обязана, и всегда буду иметь высокое мнение о непорочности и достоинстве г-жи Лонгвиль».

Принцесса отвечала:

— Милостивая государыня, я охотно верю вашему уверению, что вы не принимали никакого участия в клевете, которая распространилась. Я слишком уважаю данное мне королевой повеление и потому не могу иметь ни малейшего сомнения по этому предмету.