Василий Величко - Кавказ

— Гони ее вон! Мало их шатается! — крикнул Саркис и повернулся на другой бок, взяв горсть кишмишу в рот.

Опять приходит слуга.

— Господин мой, нищая говорит, что надеется на милость Саркис-хана, просит тебя совесть вспомнить, о бедных подумать.

— Вон! — воскликнул Саркис и рванулся так сильно, что из-под головы у него упала мутака на пол. Обернулся Саркис, — глядь, стоит ангел смерти Габриель у изголовья и мрачно смотрит.

Вспомнил Саркис прежде всего пословицу, которую отец велел ему запомнить, как заповедь: « стой впереди лягающегося и позади кусающегося ». Мигом перевернулся на тахте так, чтобы Габриель оказался в ногах. Но Габриель, мрачный, как сардар, стоял за ним опять у изголовья. Еще быстрее перевернулся Саркис, — и опять то же самое.

— Что ты делаешь, — закричал Саркис, — ведь ты мне кум, мы родственники! Ты родственника убивать не можешь, это против святого обычая! Против закона! Убивай посторонних, выбирай любого, я не возражу. Возьми всех моих больных, настоящих и будущих.

Но Габриель сказал:

— Я не шутить пришел!

Саркис взмолился, сложив большой палец с указательным:

— Ведь ты мне кум! Так исполни хоть предсмертную мою просьбу: дозволь мне не умирать, покуда я не прочту молитвы „Отче наш". Ведь нельзя же умирать, не помолившись!

Кум согласился и даже поклялся исполнить просьбу. Тогда Саркис, как-то странно ухмыляясь, стал читать молитву Господню.

— «Гхаир-мер-вор-геркинзес-сурп-иергхцы-анунко», — и остановился.

— Ну что же?

А Саркис начинал сызнова: „гхаир-мер-вор…

Так продолжалось, пока Габриель не понял, что Саркис его надул.

И стал Габриель подстерегать Саркиса. Семь лет Саркис ни разу не дочитал до конца молитвы Господней и даже за обедней из церкви выходил, когда ее пели.

Но ангел смерти хитрее всякого человека. Поехал однажды Саркис с сыном путешествовать и увидел ночью на дороге мертвеца. Сжалился Саркис, хотя и — богатый человек, и сказал сыну.

— Неужели ему тут остаться без молитвы и погребения?

И прочел молитву Господню. Тут мертвец оказался не только живым, но даже Габриелем. Саркис как умный человек понял, что делать нечего, и умер…

Сказка характерная и мудрая. Следует добавить, что она, безусловно, не оригинально армянская, а позаимствованная у других народов. Характерны детали , в которых выразился глубокий материализм , разъедающий, в сущности, все слои армянского народа. Это тот материализм, в силу которого один интеллигентный армянин, указывая на старого ветерана, плакавшего на панихиде по Царю-Миротворцу, спросил в эпической простоте души:

— Зачем он плачет? Как будто у него из кармана деньги вытащили!

Сквозь теснины и мусор своекорыстия и лукавства пробивается, однако, из неведомых тайников души народной слово Божьей любви . Расчистить путь для этой живой струйки, освободить ее от гнета искусственных преград, создаваемых своекорыстными руководителями армянского обособления; подать братскую руку народу, нравственный облик которого искалечен долгим рабством, но заслуживает возрождения и способен к нему, — вот русская гуманитарная задача, которая совпадает с задачею нашего государственно-народного дела в крае.

Между племенною самобытностью и паразитическим племенным эгоизмом — целая пропасть, и действительно культурным армянам пора это понять. Благоразумная племенная самобытность вполне совместима с лояльностью по отношению к России и усвоением высших даров ее культуры. Скажу больше: только отрешившись от узкого, своекорыстного обособления и несбыточных мечтаний, только раздвинув пределы своих понятий и чувствований, только зачерпнув из сокровищницы русского духа недостающие армянству религиозно-нравственные начала, — армяне могут поднять и спасти свою народность, стяжать ей доброе имя. Так как религия — единственный надежный источник идеализма, то армянам следует самим подумать о церковной реформе, об освобождении церкви св. Григория от задач политических и фискальных, о догматическом сближении ее с вселенским православием. Принадлежность к великой религии дает огромные преимущества нравственные и умственные. Например, армяно-католики, люди одной расы с армяно-григорианами, неизмеримо выше последних: умнее, нравственнее, менее нелюбимы соседями. Нужен армянам идеализм и в литератур, и в общественности. Некоторые поэты, как, например, Патканьян, пробовали работать в этом направлении, но у них не хватило ни способностей, ни общественной поддержки; наконец, им мешал «зоологический патриотизм», подрывающий справедливость и туманящий правду. Армянам нужны смелые, самоотверженные сатирики, которые имели бы мужество сказать им всю правду . Если ее скажет русский человек, то цель достигается лишь в ничтожной мере: армянские политиканы сейчас же начинают кричать о «гонении на армянский народ», недобросовестные служилые люди и продажные публицисты вторят такому крику, опасаясь нелестных для них разоблачений, — и правда загоняется в темный угол.

Желательнее всего было бы сильное этическое течение в среде армянского молодого поколения, взросшего в довольстве и покое: оно могло бы оздоровить «армянскую идею», дать ей право на уважение со стороны других народов. Единичные интеллигентные молодые армяне, по-видимому, подумывают об этом, но еще разрознены, подавлены террором своих духовных и светских вожаков. Постепенное ослабление и затем упразднение такого террора зависит от русской власти в крае, систематичной работы ее. Одною из основ этой системы должно быть открыто-исповедуемое и проводимое на практике предпочтение нравственных начал перед богатствами сомнительного происхождения. Когда армянская интеллигенция и народная масса увидят неподкупность служилых людей и отсутствие безнаказанности разбогатевших хищников, увидят смелую честность как руководящее начало краевой политики, — то начнется воспитание армянского народа.

Покуда же, истинные друзья его должны быть не «друзьями-поноровщиками» а «друзьями-встречниками», т.е. казаться врагами и нести все тяжелые последствия такой внешности.

Пусть армянские патриоты (в истинном смысл слова!) подумают обо всем этом спокойно, без ложного самолюбия и страха перед своими непрошенными заправилами.

Пусть не отожествляют себя с армянским народом те смутьяны и темные люди, которые не щадят его крови и позорят его имя; тщетно называют они и наемники их «мракобесием» беспристрастное изображение местной жизни.

Русское дело стоит выше упрека и выше клеветы, когда оно ведет на высоте истинной , а не условной или поддельной человечности.