Василий Веденеев - Дикое поле

Неожиданно след запетлял, закружил по степи. Паршин с тревогой поглядывал на сакмогонов: как они? Но их лица были спокойны: уже близко логово татар, поэтому те и путали след, переняв эту хитрость у степных хищников.

— Там! — Афоня махнул рукой куда-то в сторону, и Федор понял, что это он о притаившихся ордынцах.

— Откуда знаешь, где они? — Паршин догнал сакмогона.

— Нутром чую, — огрызнулся тот, захваченный азартом, и вдруг вскрикнул: — Гляди!

Из узкой длинной балки, разрезавшей степь примерно в полутора верстах от казаков, внезапно выскочили около десятка конных с заводными лошадьми и наметом пошли к юго-западу, подбадривая себя и коней визгливыми, гортанными воплями, хорошо слышными даже на расстоянии.

— Уйдут! — Наум выпучил глаза и огрел коня нагайкой. Жеребец прыгнул вперед чуть не на две сажени и понес.

— Лошадей бей! — Федор поскакал следом, уже ощутив в груди знакомый холодок предчувствия опасности.

Неладно вышло! Не удалось захватить степняков врасплох: видать, они выставили пешую сторожу, которая и предупредила о приближении казаков. Имея свежих заводных лошадей, татары вполне свободно могут уйти. Вся надежда сейчас на резвость казачьих коней и речку, которую ордынцам придется переходить вброд. Пусть речушка невелика, зато правый берег у нее крутой, с маху конному не влететь, и это неизбежно заставит татар потерять драгоценное время. Или им придется скакать по берегу, к переправе, где берега более пологие. Конечно, хорошо бы окружить всю степь и потихоньку сжимать кольцо. Тогда враги оказались бы в мешке, и оставалось лишь затянуть его, но где же набрать столько людей для такого дела?

Кони неслись стрелой. Казаки, низко пригнувшись в седлах, рассыпались полумесяцем, концы которого были направлены в сторону уходивших от погони татар. Понимая, что их могут взять в кольцо, ордынцы не жалели лошадей: они и так замешкались, выбираясь из глубокой балки, и расстояние между ними и казаками не превышало версты. Мало-помалу оно сокращалось: медленно, почти незаметно для глаза, но сокращалось. Сейчас главное — приблизиться к ордынцам хотя бы на расстояние прицельного выстрела из ружья.

— Гей, гей! — кричали станичники.

Их уже захватил азарт погони, в упоении бешеной скачкой растворилось напряженное ожидание схватки, уступив безудержному желанию догнать врагов во что бы то ни стало. А там как Бог рассудит — кому навек остаться в степи, а кому вернуться к родным куреням.

Татары неслись сломя голову, стараясь оторваться. Каждая сажень, отвоеванная казаками, приближала ордынцев к смерти или плену, что зачастую было еще страшнее. Степняки боролись за жизнь с мужеством и отчаянием обреченных. Нет, и не может быть мира в Диком поле, краю вечных войн и набегов! Здесь один закон: либо ты, либо тебя!

Наум Васильев, жестоко нахлестывая коня, вырвался вперед и вскинул ружье. Сухо щелкнул выстрел. Последний из татар нелепо взмахнул руками и упал под копыта. Остальные, даже не оглянувшись, мчались к речке. Выбитый пулей из седла ордынец застыл, как уродливая кочка среди травы, и Федор понял, что этот враг уже никогда не уйдет.

— На переправе, залпом! — крикнул он казакам. Татарские лошади влетели в речку, подняв тучи брызг, сверкнувших в лучах солнца, как дорогие самоцветы. С тревожным ржанием, фыркая и храпя, пошли к противоположному берегу, но не смогли одолеть его с первой попытки: уж больно крут был косогор. И тут к реке подскакали казаки. Грохнул ружейный залп. С десяток татарских коней рухнули, придавив всадников и пятная прибрежные камни алой кровью. Несколько заводных лошадей оборвали поводья и шарахнулись в сторону. Бухнуло еще несколько выстрелов, и донцы, выхватив сабли, вошли в реку…

Через несколько минут все было кончено. Пятерых ордынцев захватили живыми, троих убили. У казаков был только один легкораненый — пуля задела плечо Наума Васильева.

— Где десятый? — Есаул подъехал к молодому ордынцу, которого держали два казака.

Татарин молчал. Его раскосые черные глаза горели злым огнем, на губах играла презрительная усмешка.

— Где десятый? — повторил Федор.

— Не понимаю, — отвернулся ордынец.

— Там, — Паршин показал плетью за реку, — лежит один. Здесь трое убитых и пять живых. Всего девять. У тебя был десяток! Где десятый?

— Не знаю, — буркнул десятник. — Ушел.

Казаки ловили разбежавшихся татарских лошадей, собирали оружие. Солнце давно перевалило за полдень, и есаул решил не тянуть. Вместе с пленными донцы переправились на пологий берег речки и остановились неподалеку от того места, где Наум застрелил первого татарина. Приволокли убитого. Пуля попала ему в спину, перебив хребет. Неудачника бросили рядом с телами других погибших степняков.

— Хочешь жить? — Федор подошел к безучастно сидевшему на земле десятнику. — Вызови из города того человека, который вам помогает. Отдай его мне и уходи!

— Мы не договоримся. — Лицо татарина стало непроницаемо равнодушным, как у каменной бабы на кургане.

— Жаль, — вздохнул есаул. — У меня нет времени уговаривать тебя. Кто хочет обменять свою жизнь на жизнь человека из города?

Он обвел глазами лица пленных. Под его взглядом они понуро опускали головы и отворачивались.

— Огня! — сердито хлопнув плетью по голенищу, приказал Паршин.

Казаки разложили костер, и вскоре загудело пламя. К белесому от зноя небу потянулась тонкая струйка невесомого дыма. В горячие угли сунули отобранный у одного из ордынцев длинный кинжал. Наблюдая за этими зловещими приготовлениями к пытке, пожилой татарин, сидевший за спиной десятника, изменился в лице и, брызгая слюной, закричал:

— Отдай им уруса! Пусть возьмут его жизнь вместо наших!

Десятник, не оборачиваясь, буркнул что-то непонятное, и пожилой татарин замолчал.

«Они опасаются друг друга, — догадался есаул. — Боятся, что если выдадут лазутчика, то окажутся заложниками того, кто смолчал».

— Ну-ка, растащите их, — велел Федор.

Татар быстро рассадили так, чтобы они не могли слышать, о чем говорят у костра.

— Боишься Азис-мурзы? — Паршин присел на корточки перед молодым десятником. — Он ничего не узнает.

— Ты не знаком с мурзой, — криво усмехнулся татарин и бросил на есаула быстрый взгляд.

— Твои люди никогда не вернутся в Крым, — глядя ему прямо в глаза, заверил Федор. — Ты всегда сможешь сказать, что предал кто-то из них, или свалить вину на убитых. Где твой десятый?

— Если я ничего не скажу, ты будешь меня пытать?

— Нет, — засмеялся есаул, — ты будешь смотреть, как пытают твоих людей. Кто первый сознается и согласится нам помочь, получит в награду жизнь и свободу. Ты увидишь все, но если кто-то откроет рот раньше тебя, не взыщи. Остальные мне будут уже не нужны.