Василий Веденеев - Дикое поле

— Дурак! — Гость выпустил его рукав — Встречать и провожать сам теперь будешь, понял?

— Да, но ты уж…

— Все! Калитку потом замкни. Ну, где твой мужичок?

Хозяин поднялся и, тяжело ступая, подошел к двери, нащупал кольцо и распахнул ее. В слабо освещенной смежной комнате сидел на лавке рыжий мужичок. Лицо его было бледно.

— Подслушивал, пес?!

— Хозяин! — Рыжий бухнулся на колени и протянул к нему руки.

— Негоже на слуг кричать, — с усмешкой заметил гость. — Пошли, проводишь.

Взяв мужичка за плечо, он заставил его встать и подтолкнул к выходу. Тот обреченно поплелся впереди, поминутно оглядываясь. Но лицо гостя оставалось непроницаемо спокойным. На дворе рыжий немного ободрился. Легко отыскивая дорогу в темноте, он привел к калитке и наклонился, открывая засов. Гость быстро выхватил широкий кинжал и всадил его в спину рыжему. Тут же выдернул окровавленный клинок и отступил на шаг. Мужичок захрипел, стукнулся лбом в доски калитки и осунулся на землю.

— Все? — Мокрые ветви кустов зашелестели, и появился хозяин. Поеживаясь от промозглой сырости, он помог гостю поднять тело, вынести его за тын и скинуть в реку.

— Ну вот, пусть плывет в Коломну, — вытирая кинжал, усмехнулся человек в темной накидке. — Утром скажешь, что холоп сбежал.

— А если выплывет?

— Не выплывет. Да не трясись ты, иди делом займись. — Не прощаясь, он свернул на знакомую тропку и быстро растворился в темноте…

Примерно через час у ворот барской усадьбы в одной из подмосковных деревенек остановился верховой на взмыленной лошади. Не слезая с седла, он громко забарабанил рукоятью сабли в ворота.

— Открывай!

На его стук и крики из дома вышел заспанный ключник с опухшим лицом. Зевнув, мелко перекрестил рот и ворчливо спросил:

— Кого принесла нелегкая? Ночь на дворе.

— От Кириллы Петровича! — подпрыгивая от нетерпения в седле, заорал верховой. — Отворяй!

Ключник кинулся отодвигать засовы. Влетев на двор, всадник перетянул его плетью по спине:

— Сонная тетеря! Огня! Буди всех!

Вскоре дом ожил. Забегали люди с фонарями, заскрипели ворота конюшни, застучали копыта застоявшихся коней, забряцало оружие. Посланец Кириллы Петровича как шальной носился из одного конца двора в другой: проверял снаряжение, осматривал коней, отдавал отрывистые распоряжения:

— Ты — на смоленскую дорогу!.. Ты должен нагнать стрельцов за Рязанью! Смотри, голову сниму!.. Ты закроешь все пути на Дон! И живым взять!..

Хмурые, похожие на разбойников мужики садились на коней и выезжали из ворот усадьбы. Они были полны решимости перенять гонцов Бухвостова: за голову каждого из них была обещана крупная награда.

— Живей поворачивайся! — Посланец Кириллы Петровича пинками подгонял бестолково суетившегося ключника. — Заводных лошадей давай, рыбья кровь!

Вскочив в седло, он гикнул и наметом погнал на юго-запад. На груди, рядом с нательным крестом, у него было спрятано письмо к турецкому паше, разбившему лагерь недалеко от Днестра.

Все опять повернулось неожиданным образом, и Тимофей оказался в башне ханской стражи, стоявшей рядом с домом Азис-мурзы, — об этом казак узнал из разговоров татар, которые приволокли его в каземат, и бросили на охапку прелой соломы. Тут же кузнец заклепал на ноге пленника широкое железное кольцо, от которого тянулась цепь к вбитой в стену скобе.

Два рослых мускулистых татарина — один в кожаной безрукавке, надетой на голое тело, другой в длинном кожаном фартуке — разрезали путы и отскочили. Подталкивая друг друга, и пересмеиваясь, они смотрели, как Тимофей неуклюже сел, растирая онемевшие руки и ноги. Голова у него кружилась, во рту ощущался противный привкус крови, каждое движение отдавалось болью в ребрах, исполосованных плетью разъяренного мурзы.

Головин встал, попробовал подойти к дверям. Загремела цепь, весело засмеялись похожие на борцов татары. Но тут ноги предательски подкосились, цепь рванула назад, и казак со стоном рухнул на солому. Он ожидал, что сейчас эти два бугая начнут избивать его, но они вышли, и никто больше не стал его допрашивать: наверное, Азис-мурза устал и лег спать, а без его ведома сотник Ахмет не решился пытать пленника.

Отдышавшись, Головин начал ползать по углам, собирая паутину, — если под рукой лет нужных трав, сойдет и это средство. Смочив собранную паутину слюной, он залепил ею раны на голове и ребрах. Благо, голова у него выбрита на татарский манер. Пропитавшийся кровью платок Тимофей бережно сложил и спрятал на груди. Оказывается, его вышивала русская рабыня. Жаль, что он не знал этого раньше: надо было схватить девушку в охапку и увезти с собой. Сейчас бы она уже плыла к Азову. Увидит ли он ее еще когда-нибудь?

Знак тайного братства он сунул за щеку: проглотить его недолго, а пока ты жив, нельзя терять надежду на лучшее. Наставники упорно твердили: нужно продолжать борьбу даже в оковах, не сдаваться до последнего вздоха. Вот и настала пора проверить, сможет ли. По крайней мере, уже хорошо, что у него свободны обе руки и нога. Цепь тоже достаточно длинная, но вот проклятый браслет кандалов! Он выкован и заклепан по всем правилам кузнечного искусства, и его не снять без инструментов. Все попытки Тимофея освободиться от оков закончились неудачей, и он вынужденно смирился, однако надеялся все же найти способ, как избавиться от цепей: не может быть, чтобы страстно мечтающий о свободе узник ничего не придумал.

Как и любой заключенный, Головин тщательно обследовал свое узилище. Каземат был достаточно большой, но цепь не позволяла казаку приблизиться к дверям. В полукруглой внешней стене высоко пробиты два узких окна-бойницы: в них он видел небо и легкие облака, а ночью — яркие звезды. Решеток на оконцах татары не поставили: зачем, если отверстия настолько узки, что в них можно только руку просунуть? Но попробуй еще дотянись до бойницы! Пол из толстых каменных плит, стены из огромных валунов, а крепкая дверь усилена железными полосами. За ней слышались мерные шаги стражника. Убежать отсюда практически невозможно, разве что превратиться в голубя и выпорхнуть на волю через окно.

Утром и вечером приходил неразговорчивый тюремщик, ставил на пол миску с похлебкой, рядом клал кусок ячменной лепешки и деревянную ложку. Похлебка оказалась вполне сносной: ее варили с бараньей требухой и даже добавляли небольшие кусочки мяса. Иногда давали рыбу и несколько яблок.

Как ни странно, никто не проявлял интереса к пленнику, словно о нем забыли. Тимофей наблюдал в узкое окно за сменой дня и ночи, считал проведенные в неволе дни и каждый раз при скрипе открывающейся двери ожидал увидеть Азис-мурзу или кривоногого сотника Ахмета, но появлялся все тот же мрачный тюремщик. Что же замыслили басурманы, неужели их больше не интересует, куда делся наследник Алтын-карги?