Борис Васильев - Князь Ярослав и его сыновья

Вошла княгиня Александра. Склонилась в легком поклоне:

– Прошу к столу, гости дорогие.

Ярун с Чогдаром выехали через два дня. В битве они не участвовали, но поскольку были людьми ответственными, то старательно расспросили всех, в том числе и отпущенного на свободу Мишу. А Новгород гудел то ли с перепою, то ли прослышав, что боярство умудрилось обидеть на пиру победителя шведов. Гудел, но пока еще не дрался.

Выехали после полуденного сна, когда спала жара. От охраны, а тем паче от слуг отказались, хотя князь советовал не пренебрегать высоким своим положением.

– Мы – воины, Ярославич. Сами управимся.

Управились. Но не так просто, как рассчитывали.

Переночевали в роще на попонах, положив под головы седла. Встали с зарею, перекусили, заседлали коней и сразу же тронулись в путь, поспешая к великому князю. И еще до обеда быстро и как-то очень бесшумно были окружены татарским отрядом в два десятка всадников.

– За меч не хватайся, – тихо сказал Чогдар. – Говорить буду я.

Говорил он спокойно и коротко, а кончилось тем, что им пришлось ехать совсем в иную сторону в татарском окружении. Правда, держались татары вежливо, хоть и настороженно, но сути это не меняло.

– Говорят, что без разрешения начальника отпустить не могут, – пояснил Чогдар.

Ярун промолчал. Он полностью доверял своему побратиму, понимая, что в создавшемся положении Чогдару удобнее вести переговоры, но был встревожен. В конце концов не выдержал:

– Неужто набег?

– Сказали, что посланы переписывать мужское население.

– Опять ясак?

– Хуже. Для пополнения армии.

Наконец прибыли на берег реки, где горели костры, паслись расседланные кони и стояла юрта. Воины, сидевшие у костров, особого внимания на них не обратили, а доставивший их командир разъезда, спешившись, прошел в юрту. А они продолжали сидеть в седлах, пока из юрты не появился все тот же командир и что-то крикнул.

– В юрту зовет, – сказал Чогдар, спешиваясь.

Прошли в юрту. Сидевший в ней худощавый татарин чиновничьего вида строго нахмурился и что-то сказал. Командир разъезда, сложив на груди руки, что-то виновато забормотал, и тут вдруг Чогдар, отстранив его, шагнул к чиновнику, закричав гневно и грозно. Чиновник мгновенно вскочил, виновато залопотал, кланяясь в пояс. Чогдар указал ему место у порога, чиновник тотчас же просеменил туда, а Чогдар спокойно уселся на его войлок.

– Садись рядом, анда. Он посмел сказать мне, монголу, что я должен встать перед ним на колени.

Все сразу же прояснилось, Чогдар и Ярун вдруг сделались высокочтимыми почетными гостями. Им, кланяясь в пояс, подносил кумыс сам тощий чиновник, а его воины уже разделывали барашка.

– Он прибыл переписывать всех мужчин, годных для войны, – сказал Чогдар. – Это плохо, потому что призванных бросают в наступление первыми.

– Надо доложить об этом князю Ярославу.

– Надо соблюдать обычаи, – важно сказал Чогдар. – Они устраивают пир в нашу честь.

Пировали три дня: степные обычаи были строгими, и Чогдар не мог их нарушить. На пиру он рассказывал о великой победе новгородского князя Александра Невского, воины громко кричали: «Урр!..» – и потрясали саблями в честь победителя шведов.

На четвертый день выехали в сопровождении почетного эскорта. Ехали медленно, потому что обеды превращались в обильное угощение, и Чогдар воспринимал это как должное, не желая нарушать устоявшихся обычаев. Впрочем, вполне возможно, что он вел бы себя по-иному, если бы знал, что нарочный, высланный чиновником еще в день их появления, мчится в ставку Бату-хана, нахлестывая коня.

Великий князь Ярослав уже знал о Невской победе и был счастлив. Он встречал посланцев сына с великой честью и еще более великой сердечностью, жадно и по многу раз расспрашивая о деталях.

– Стало быть, Сбыслав угнал коней у шведов?

– Сбыслав не только спешил шведов, князь Ярослав, – с гордостью и удовольствием рассказывал Ярун, – он прорубил дверь топориком Чогдара в рядах шведских воинов для дружинников Миши Прушанина.

– А Александр сразу же вызвал Биргера на поединок?

– И сражался с ним равным оружием, не уронив чести княжеской.

Чогдар помалкивал, невозмутимо выслушивая хвалу князю Александру и его дружинникам. Но когда Ярослав в третий раз стал обсуждать поединок Александра с ярлом Биргером, позволил себе вмешаться:

– Не гневайся, великий князь, но доблесть твоего сына не в поединке со шведским ярлом.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Доблесть полководца в том, что он, наступая малыми силами, не только разгромил врага, но и потерял при этом всего два десятка своих воинов.

– Да, князь Ярослав, это – его заслуга, – сказал Ярун. – Князь Мстислав Удалой проиграл битву на Калке, имея численное превосходство, а князь Александр Невский выиграл сражение у превосходящего по силам противника, потеряв всего двадцать своих витязей. О таких победах я до сей поры что-то не слыхивал.

– Внезапность, быстрота и полное окружение, – весомо, загибая пальцы на каждом слове, пояснил Чогдар. – Твой сын – полководец, великий князь.

Князь Ярослав был достаточно опытен и закален в битвах, но воевал по старинке, уповая на удачу да личную отвагу. Поэтому и расспрашивал в первую очередь о том, что знал, понимал и чтил:

– Ну, без доблести тоже…

– Тоже, – согласился Чогдар. – Русские – доблестные воины, потому-то Бату-хан и повелел призвать их в свою армию.

– У меня нет сил запретить ему это, – вздохнул Ярослав.

– Когда нет сил, используют хитрость, великий князь. Объяви сам запись добровольцев в армию Бату-хана.

– И в чем же здесь хитрость?

– Добровольцев не бросают в бой первыми, – сказал Чогдар. – Кроме того, их хорошо готовят и хорошо вооружают.

– Чтоб я отправил православных сражаться за язычников… – Князь отрицательно покачал головой. – Церковь меня не простит.

– На Руси язычников больше, чем христиан, – сказал Ярун. – Подумай, князь Ярослав. Чогдар сказал верные слова.

– Проливать русскую кровь…

– А чью кровь ты проливал на Липице? – усмехнулся Ярун. – На такое даже татары не пойдут.

– Не пойдут, – подтвердил Чогдар. – Они не доверяют никому и не допустят, чтобы кровные народы сражались друг с другом.

Князь Ярослав не мог решиться на то, чтобы его подданные добровольно пошли сражаться на стороне вчерашних жестоких поработителей. Он ощущал это не просто как нечто глубоко безнравственное, но и как личный неотмолимый грех. И для него, много нагрешившего, преступить через новый, особо тяжкий грех было невыносимо мучительно особенно потому, что выбор он вынужден был делать сам.

– Как скажет Церковь, – наконец вымолвил он. – Как она скажет, так я и сделаю.