Борис Васильев - Князь Ярослав и его сыновья

– Я еще не великий хан и ты еще – не великий князь. Но как знать, как знать. Враги почувствовали твою силу?

– Я копьем взял их крепость Копорье, повесил изменников и привел пленных рыцарей в Новгород.

– У тебя большие потери?

– Один раненый.

– Один раненый?.. – Бату не смог скрыть удивления. – Это – пример для тебя, Сартак. Достойный и славный пример. Садись рядом с моим сыном, князь. Вы – ровесники, а ровесникам всегда есть о чем поговорить. Неврюй, подай кресло князю Невскому.

Темник молча принес кресло. Невский поклонился хану, прошел к креслу и сел рядом с царевичем. Они посмотрели друг на друга, и Сартак первым широко и дружелюбно улыбнулся.

Сбыслав тут же перешел за князем, став за его плечом. Он старался переводить не только слова, но и интонации. Безукоризненность его языка не могла не обратить внимания Батыя.

– Твой толмач говорит на нашем языке правильнее, чем многие из моих монголов. Он заслужил, чтобы ты представил его мне.

– Он не только толмач, хан Бату, он – мой друг и доверенное лицо. В битве на Неве он отличился дважды, за что я пожаловал ему золотую цепь. Зовут же его Федором. Он – сын знаменитого воеводы Яруна, скрестившего свой меч с саблей великого полководца Субедей-багатура в битве на реке Калке.

Тяжеловесный старик, сидевший по правую руку хана, довольно крякнул, и Александр понял, что не ошибся. Он уже догадался, кто может сидеть на столь почетном месте, и говорил больше для него, чем для Батыя, помня особые наставления своих дядек-советников.

– Великий Субедей-багатур перед тобой, князь.

Невский стремительно встал, прижал руку к сердцу и низко поклонился могучему старику.

– Молодость пролетает как стрела, пущенная туго натянутой тетивой, – сказал Субедей-багатур. – Но эта стрела редко попадает в цель, потому что молодость не знает своей цели. Я прожил длинную жизнь, но впервые вижу молодую стрелу, которая дважды поразила цель. И я очень рад, что дожил до этого дня.

Невский еще раз встал, чтобы поклониться старому полководцу, но стремительность его на сей раз была столь велика, что меч ударил Сартака по колену.

– У тебя тяжелый меч, – улыбнулся царевич, потирая ушибленное место.

– Этот меч был со мной в Невской битве, – мгновенно нашелся Александр. – Именно им я поразил ярла Биргера в лицо во время нашего поединка. – Он отстегнул меч и двумя руками протянул его Сартаку. – Позволь подарить его тебе, царевич Сартак, в знак нашего знакомства и, надеюсь, нашей прочной дружбы.

Батый задержал Александра Невского ровно на три дня. Уже в первый день начались послеполуденные пиры, на которых перед князем непременнейшим образом ставили серебряный кувшин с вином, но Невский столь же непременнейшим образом поднимал первую чашу с кумысом, желая здоровья и благополучия хозяевам, и лишь после этого переходил к вину. Поступал он так не из лести, а из желания убедить Батыя в своем искреннем уважении к обычаям грозных владык степей, которым вынужден был, равно как и его отец, платить обременительную десятину с дыма и стад, с лесов и рек. Но твердо решил ни о чем не просить, отлично понимая, что просящий всегда сгибает спину. Он ждал деловых переговоров, на которых вполне могла бы появиться возможность намекнуть на трудности разоренных земель, вынужденных вести тяжелую войну с могучим Ливонским орденом. Но вместо переговоров шли беседы о битвах и воинском мастерстве, о русских и татарских обычаях, об оружии и лошадях, о степях и лесах.

На вторую ночь ударил ощутимый мороз: гроза, которую пережидали в походном шатре Александр со Сбыславом, оказалась прощальной. На степь надвигалась зима, первый ночной морозец положил травы, и Сартак с разрешения Бату-хана пригласил Невского на охоту.

– Не целься в молодых птиц, – предупредил Сбыслав.

Он и темник Неврюй – как выяснилось, друг детства Сартака – были приглашены тоже, но ехали чуть позади князя и царевича, соблюдая дворцовый этикет. За ними на почтительном расстоянии следовали ловчие, слуги и небольшая отборная охрана.

В отличие от молчаливого отца Сартак был весьма разговорчив, а главное, на редкость искренен. Ему чрезвычайно нравился Невский – ровесник, добившийся похвалы самого Субедей-багатура! – а потому он болтал, расписывая красоты прижатой морозом степи. Александр понимал лишь отдельные слова, которые его заставил вызубрить Сбыслав. Это ставило князя в зависимое положение, чего он совершенно не выносил, а потому и спросил вдруг разболтавшегося царевича:

– Ты говоришь по-кыпчакски?

Он имел в виду половецкий язык, но сознательно назвал половцев их родовым, а не русским именем (русские называли этих пришлых степняков половцами за цвет их волос, напоминающий полову), чтобы не поминать монгольских врагов всуе.

– Говорю! – с радостным удивлением сказал Сартак. – Его понимают все татары, а мне приходится отдавать им повеления.

– Вот и давай беседовать на их языке.

– Откуда ты его знаешь, князь Александр?

– Моей бабкой была половчанка. В наших землях шла тогда большая смута, каждый князь воевал только за себя и за свой удел. Потому-то и брали в жены половчанок, чтобы заручиться поддержкой сильных половецких ханов.

– И вера во Всемогущего Бога не препятствовала этому? – спросил, помолчав, Сартак.

Невский сразу уловил тон, каким царевич произнес эти слова: в нем прозвучало христианское почтение. И не удержался от удивленного взгляда. Сартак поймал его, положил руку на колено Александра, сказал приглушенно:

– Я – сторонник несторианского учения. Мы считаем православных еретиками, но тебя, Александр, это не касается. Ты – пример для меня не только потому, что так сказал мой отец.

– Постараюсь оправдать, царевич…

– Никаких царевичей и никаких князей! – решительно перебил Сартак. – Я – Сартак, ты – Александр. Мы – ровесники и друзья.

И поскакал вперед, застеснявшись внезапного взрыва искренности. Невский догнал его, некоторое время ехали молча.

– В Ясе твоего великого прадеда сказано об уважении ко всем богам. А наши церкви и монастыри обложены десятиной.

– Я – чингисид и чту Ясу превыше Библии. Эта досадная ошибка будет исправлена. Церкви, монастыри и все священнослужители будут освобождены от всех налогов.

Сартак говорил, строго глядя перед собой и ни разу не назвав князя просто Александром. Невский понял, что он все еще ощущает досаду от своего искреннего порыва. А может быть, не досаду, а сожаление? Как бы там ни было, а пока следовало помолчать, предоставив царевича собственным размышлениям.

Но молча ехать, по счастью, пришлось недолго. То ли Сартак чересчур углубился в собственные думы, то ли князь оказался более внимательным, но именно он первым заметил тяжелый взлет двух взрослых, откормленных дроф. И требовательно протянул руку: