Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон (без иллюстраций)

Апостол воскликнул, и голос его был как грам:

– Истинно! Мы рабы его здесь и рабы его там, в царстве мертвых, ибо он господин всему – живому и мертвому!

Абасги поняли старца.

– Ответствуй, – продолжал Сум, – верно ли, что твой господин рожден от женщины?

– Истинно так! – предвкушая близкую победу, сказал святой апостол.

Сум сказал:

– Скажи нам, почтенный старец, как согласуется учение твоего господина с учениями мудрых эллинов по имени Платон и по имени Аристотель?

Святой Симон Кананит, теребя бороду, чуть не выщипал ее, но так и не мог припомнить – кто таков Платон и кто таков Аристотель. И он спросил:

– Кто сии эллины?

Абасги переглянулись, удивленные вопросом святого апостола.

Сум объявил, что наутро почтенный старец услышит решение абасгов, терпеливо слушавших речи апостола в течение трех дней.

И снова вошел апостол в рощу, чтобы молиться там и просить милости у бога.

5

И вот настало утро.

Апостол был бодр как никогда. Силы его удвоились, ибо видел минувшей ночью сон: стоял Симон пред господином своим Иисусом Христом, словно на той, на тайной вечере. Господин был светел лицом и говорил:

– Благодать тебе, Симон. Мне приятно дело твое, и абасги в лоне моем и в лоне отца нашего.

С тем и проснулся святой апостол…

Он шагал к месту условленной встречи с абасгами, и пгицы пели хвалу ему.

Абасги ждали старца. Их пришло великое множество. В первых рядах стояли вожди, и вместе с вождями – Сум.

Возликовало сердце апостола, ибо он собственными очами видел подтверждение знамению, посетившему его минувшей ночью. И он крикнул:

– Благодать вам, открывшим сердца свои великому слову господина нашего!

Сум поднял руку, требуя внимания, и заговорил торжественно и повелительно.

– Вот наше слово, старец, пришедший издалека. Выслушай. Ты говоришь: вот господин вам от колыбели и до смертного дыхания! Ты говоришь: вот господин ваш и за гробом! Есть великие цари на земле. Это – фараоны. Они властны над человеком от его рождения и до смерти. Но за гробом не властны. А власть твоего господина – это власть десяти фараонов вместе взятых. И даже более. А разве смеет человек, рожденный женщиной, властвовать всю жизнь над человеком, от колыбели его до могилы и даже за могилой?

Сум обратил свой взгляд к народу, и абасги сказали:

– Нет!

И это слово было точно гром. Сум продолжал:

– Так говорим мы. Ты же утверждаешь обратное. А это есть вечное рабство, рабство, неотвратимое для тех, кто признал твоего господина своим, а признав его, назвался его рабом. Мы долго обдумывали твои слова и, обдумав, пришли к единому мнению, чтобы семя твоих слов не дало ростков на земле нашей, предать тебя смерти.

Старец затрясся от гнева. Он собрался было возражать, но суровые абасги, непочтительно пиная, повели его к берегу веселой горной речки, где недолго думая удавили…

Такова правда об убиении святого апостола Симона Кананита.

1963

Огласив приговор, его преосвященство архиепископ Реймский Жан Жувенель дез Урсен удалился в боковую комнату.

Стояла жара. Было душно, хотя дворцовые окна были открыты настежь. Клирик внес тяжелую стопу исписанных бумаг и положил на стол.

– Монсеньер, – сказал клирик, – брат Жанны нижайше просит вас принять его.

– Что ему надо?

– На два слова, говорит.

– Его зовут Жан?

– Да, монсеньер.

– Это тот самый неуклюжий мужик?

– Да, он.

– Очень жарко.

– Июль, ваше преосвященство.

– Особенный, особенный… А что, этот Жан напоминает чем-нибудь Жанну?

– Глаза, монсеньер, глаза… Говорят, ее глаза!

– Этому лет пятьдесят, наверное?

– Выглядит гораздо старше, монсеньер.

– Пригласите его.

Клирик удалился и вскоре вернулся вместе с Жаном, пожилым, крестьянского вида человеком. Жан низко поклонился. Его преосвященство поманил его к себе:

– Несчастная Жанна д’Арк ваша сестра?

– Да, монсеньер.

– Вы должны быть довольны, Жан: ей и вам возвращено честное имя, снято оскорбительное пятно. Его величество король Франции самолично следил за реабилитационным процессом. Вы слышали заключительные слова приговора?

Крестьянин помялся. Подумал.

– Да. Кажется.

Архиепископ предложил клирику прочесть вслух самое важное место в приговоре суда. Клирик быстро нашел нужную бумагу, и его голос зазвучал торжественно:

– «Мы отменяем, кассируем и аннулируем приговоры…»

Монсеньер архиепископ пояснил Жану:

– Речь идет о приговорах, вынесенных прежде. Это понятно тебе, Жан?

Жан кивнул. А клирик продолжал:

– «…и лишаем их всякой силы. И мы объявляем названную Жанну и ее родных очищенными от пятна бесчестия».

Клирик положил бумагу на место.

– Понимаешь, Жан? – сказал архиепископ милостиво. – «От пятна бесчестия»!

Жан молчал.

– Тебе что-нибудь не ясно, Жан?

– Да, монсеньер.

– Что же именно?

Жан смотрел вниз и мял в руках шапку. Видимо, этот крепкий, коренастый крестьянин из деревни Домреми изрядно-таки волновался.

– Что же именно? – повторил свой вопрос монсеньер архиепископ.

– Приговор не без изъяна, – проговорил Жан глухо.

– Не без изъяна? – изумился архиепископ и переглянулся с клириком.

Тот пожал плечами, давая понять, что и он тоже крайне недоумевает.

Жан сказал, не подымая тяжелых век:

– Монсеньер, мы много страдали все эти двадцать пять лет. С тех самых пор, как сожгли бедную Жанну. Поверьте мне, монсеньер, наша мать и Пьер, мой брат, – все мы плакали. Мы плохо спали все эги двадцать пять лет. Мы очень страдали, монсеньер. Да что я говорю?! Разве только мы? Если бы вы знали, монсеньер, как горевали все, кто знал нашу бедную Жанну. Ее подружка Манжетта и та выплакала все свои глаза. Наша деревня Домреми сочувствовала нам. Все эти двадцать пять лет!

– Да, это, наверное, так, – согласился архиепископ.

Жан оживился. Голос его стал тверже, уверенней. Наконец-то он поднял на монсеньера свои черные грустные глаза.

– Можете мне верить, монсеньер. Мы простые люди, но мы страдали все двадцать пять лет от сознания, что Жанна погибла безвинно. Сегодня, слушая вас, я еще раз понял и почувствовал, сколь чистой была Жанна и как задаром она сгорела. Монсеньер, это же она в огне горела! Когда цыпленку голову сворачиваешь, и то просишь у бога прощения. Мы же люди набожные, монсеньер. Мы-то понимаем, как это ужасно, когда человек безвинно гибнет. Извините меня, монсеньер, но представьте себя на месте Жанны; вот вас обкладывают дровами, вот подносят горящую головешку к сухим щепам, вот загорается огонь, вот огненные языки лижут вам руки…

Архиепископу стало не по себе. Жестом он дал понять, что хорошо представляет все муки Жанны.