Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон (без иллюстраций)

– Благодарю – ответствовал Джехутимес. – Я не знаю тебя, хотя полагаю, что ты – чужестранец.

– Верно, ты угадал. Глаз твой остер, и от него не укроется ничего! К твоим услугам недостойный сын вавилонской земли Тахура, поклонник искусств и всего прекрасного. Хотя занятие купца не всегда позволяет обращать взоры к дарам искусства, тем не менее – правда, не без труда – мне удается иной раз полюбоваться произведением кисти или резца.

Нельзя было не пригласить к столу столь вежливого, столь представительного мужчину, к тому же чужестранца, к тому же любящего искусство, ценящего искусство. И вот Тахура пристраивается к компании молодых людей. Ему уступают лучшее место – возле стены. От удовольствия он обеими руками расчесывает бороду, весело пялит глаза, громко покашливает…

– О тебе много приходилось слышать… – говорит он, обращаясь к Джехутимесу.

– Плохое или хорошее?

– Только хорошее! Самое лучшее!

Ваятель краснеет. Словно девушка. Смущается, как школьник. И от чего? От похвал малознакомого купца!

Ахтой говорит:

– Уважаемый Тахура, нету слов, которые могли бы наиболее полно оценить способности и мастерство нашего Джехутимеса. Он годами не стар, а уж начальник над нами…

– Да, да, – повторил восхищенно купец, – начальник, начальник…

– Сам фараон говорит: вот ваятель, который воистину велик…

– Сам фараон… Сам фараон, – повторяет купец.

– Ухо Джехутимеса обращено к фараону. Он – истинный послушатель его величества…

– Кокэчно, конечно… – Купец не спускает глаз с ваятеля. Они у него словно звезды: горят, горят!

Ахтой превозносит своего начальника, чтобы показать, что слово чужестранца не есть что-то особенное, что Джехутимес слышал кое-что и поприятнее.

Тихотеп поддерживает Ахтоя. Разумеется, Джехутимес не имеет себе равного. Где? В Кеми. А если угодно – во вселенной. Кто видел подобное тому, что выходит из под рук ваятеля? Тихотеп уставился на купца, вопрошая: «Кто?»

Купец развел руками:

– Я видел свет. Ибо торгую там, где возможно и где совершенно невозможно.

Джехутимес захохотал:

– Неужели и там, где невозможно?

– А что? Торгую и там, где невозможно!

Ахтой и Тихотеп чуть не покатывались от смеха.

«…Это очень веселые люди. Клянусь богами, я редко встречал столь жизнерадостных ваятелей. Так могут смеяться люди счастливые. Неужели каменные изображения доставляют им такое наслаждение?..»

Та самая девица Май, которая совсем недавно предстала перед купцом, поднесла сладостей и расставила тарелочки перед гостями.

– Я прошу, – сказал Тахура, – я прошу разрешить мне угостить вас вином. Я запас вина, которое удивит и своей крепостью, и ароматом. Мы, вавилоняне, ценим в вине и то и другое.

– Это правда? – спросил Джехутимес, обращаясь к лавочнику.

– Что вино изумительно?

– Да.

– Верно, господа, вино такое, что его можно пить и пить без конца. Оно целительно для сердца. И от него совсем не мутнеет разум.

– Что же лучшего можно придумать! – воскликнул Ахтой.

Май сходила за вином. И когда она разлила, все нашли его прекрасным.

– Откуда оно? – поинтересовался Джехутимес.

– Тайна, – многозначительно произнес Тахура. – Учтите: я купец, и мое ремесло – торговля. Я брожу по свету.

– В поисках вина? – сказал Ахтой.

– Не только вина.

Тихотеп перешептывался с Май. Он ее увидел впервые, хотя в лавке не в первый раз. Кто она? И давно ли здесь? Она не ответила на первый вопрос. А на второй ответила утвердительно: да, давно.

– Не верю.

– Почему? – Она улыбалась, оголяя зубы, подобные лунным лучам – голубовато-беловатым.

– Вот так, не верю.

– Но почему же? – Она улыбалась глазами, устами, пупком, торчащим невообразимо похотливо. Всем существом…

– Если длвно, то я, значит, слеп.

– Возможно! – Она улыбалась коленями – точеными, мраморными.

– Нет, я не слеп!

Бедный Тихотеп, помощник Джехутимеса, ничего не понимал: неужели встречал ее в этой лавке и ни разу не обратил на нее внимания?

– Не обратил, – сказала она.

– В таком случае я прыгну в Хапи!

– Почему?

– Ты еще спрашиваешь, Май, почему? Я скажу: не стоит жить тому, кто не умеет приметить подобную красоту.

Он попытался обнять ее. Она выскользнула из его рук, словно рыба. И тут же скрылась за занавеской.

Тихотеп с горя прильнул к чарке. Он пил, можно сказать, по капле. Наслаждаясь. Вдыхая аромат вина. И думая о ней. Он уже не мог не думать. (Это вполне понятно в его тридцать лет.)

В углу стоял Усерхет и внимательно наблюдал за столиком. Он подавал почти невидимые знаки – и служители приносили что надо. Но Май так и не появилась.

Тахура очаровал Джехутимеса. Это очень редкостный купец. Тонкий ум, приятное обхождение, знания его не могли не удивить любого непредубежденного собеседника. Он легко переходил с одного предмета на другой. Он знавал земли и моря. Горы и небеса открывали ему свои тайны. Но самое удивительное не это. Совсем не это! Купец понимал силу камня. Силу резца. Вавилонянин хорошо разумел значение цвета и сочетания красок. Он особенно почитал тех, кто был искусен в ваянии колоссов. Купца более всего поражал, например, сфинкс, что у пирамиды Хуфу. Искусство – велико, а человек – мал. Сфинкс и доказывает превосходство искусства…

Джехутимес не мог согласиться с этим. Разве искусство должно подавлять?

– Нет, удивлять, – ответил купец.

– Тоже неверно.

– Что же верно?

– Я скажу, уважаемый Тахура.

– Я слушаю.

Джехутимес отпил глоток вина. Его лицо, каждая складка и морщинка выражали крайнюю глубину его мышления. Будто ваятель прислушивался к внутреннему голосу, будто не говорил как смертный, но чревовещал подобно чародею. Ибо такова была его вера в искусство. А искусство составляло смысл всей жизни. Если бы сказали ему: не будет больше искусства – он бы попросил: тогда возьми мою жизнь!.. Джехутимес говорил:

– Времена гигантских сфинксов миновали. Навсегда ли? Наверно! Ты спросишь меня: жалею ли я об этом? Отвечу тебе: и да, и нет. Правда, я хожу по этой земле, но я живу дома. Вокруг меня – четыре стены. И я хочу, чтобы в моей комнате находились некие творения ваятелей и живописцев, которые доставляли бы мне радость. Слышишь, уважаемый, я говорю – радость!

– И грусть, – добавил Ахтой.

– И горе, – сказал Тихотеп.

– Искусство – горе? – подивился купец. – Зачем вам горе? Разве его мало вокруг? Прошу вас, сделайте два шага – и его полным-полно! Ты хорошо сказал, досточтимый Джехутимес: радость, радость, радость!

Щеки Тахуры покрылись багряно-алой краской, Они блистали от избытка здоровья, блистали, как бронзовые миски, хорошо начищенные радивой хозяйкой песком и проточной водою.