Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон (без иллюстраций)

– Она молода и красива, – как бы завидуя, проговорила царица.

«…Нет, я не скажу ей о том, что думаю, что происходит на этом свете. Когда в государстве случается нечто из ряда вон выходящее – к нему следует внимательно присмотреться. На протяжении двух тысячелетий чего только не бывало! С царицами не только расходились, но порою принуждали их к молчанию. Вечному молчанию ка дне Хапи или в волнах Великой Зелени. Однако Нафтита – не просто царица. Она была душою того дела, за которое боролся фараон. Она была и рядом, и в сердце его! И недаром клялся он ей в вечной любви. Когда царица Нафтита, по существу, заточена в Северном дворце, надо повнимательнее осмотреться вокруг и решить, что ушло из Великого Дома вместе с царицей, а что – осталось. Когда на море возникает волна, она никогда не остается одинокой. Рядом уже бегут другие. Какие это волны и в чей борт они ударят?.. Где Пенту? Сейчас очень нужен Пенту…»

– Ты так глубоко задумался, Эйе, что не слышишь моего голоса.

– Неужели, Тии? Почему-то заныла грудь, и я подумал – не от этой ли прохлады?

– Возможно, Эйе. Мне пора домой. Я молю ею величество Атона, чтобы сохранил он Кеми и его владыку.

– И я молю, Тии.

Он подвел ее к носилкам. Тии обернулась к нему и почти умоляюще прошептала:

– Не оставляй меня, Эйе.

Жрец поклонился ей глубоким поклоном. Полог, расшитый золотом, закрылся, и здоровенные рабы-эфиопы, окруженные стражами, плавно понесли тяжелые носилки.

Возбужденный, с румянцем на щеках, его величество сошел с ладьи и направился под Навес раздумий. На полу лежали новенькие циновки и подушки – жесткие и мягкие. На низеньких столиках – холодные гуси, вино в высоких и тонких сосудах, фрукты. Фараон любил, чтобы хлеб подавали в последние мгновения перед едой: пахнущий горячей печью хлеб! Кийа заняла место рядом с фараоном. Потребовала холодной воды и фруктов на меду.

Музыканты высадились на берегу против дворца. Стража безмолвно занимала положенное ей место. Царедворцы тихо переговаривались на аллеях.

– Мне показалось, – сказала Кийа, – что ее величество чем-то обеспокоена.

– Тебе это именно показалось.

– Эйе или нездоров, или тоже чем-то обеспокоен.

– Тоже показалось!

Кийа громко рассмеялась. Схватила его руку и горячо поцеловала ее.

– Очень люблю, – призналась ее величество.

Она вся сверкала: и глаза и лицо. Все тело! Кийа излучала свет, точно солнце. Боже, откуда в ней столько мощи – женской неиссякаемой мощи?! Неужели когда-либо суждено иссякнуть этой светочи, несущей сердцу столько радости? Он мысленно сравнивал ее то с пучком золотого луча во тьме, то со сладчайшей песней, то просто с женщиной во плоти и крови, но рожденной небесами, зачатой там где-то, в самых чистых и высоких сферах…

– Тебе показалось, – повторил он. – Напротив, они были веселы за обедом. Разве ты не заметила этого?

– Наверно, я думала только о тебе.

– Это плохо.

– Думать только о тебе?

– Да.

Кийа удивилась. Она задышала часто-часто. Не могла взять в толк, о чем он говорил. Почему же это плохо, если фараон, если муж – в мыслях ее? В положении соправительницы она должна, она обязана понимать все!

– Режь мне руку, – сказала она с улыбкой, протягивая матовую кисть, чуть тронутую загаром, – режь руку, но я не уразумела твоих слов.

Он взял длинную кисть, взял длинные, тонкие пальцы в свою некрасивую, маленькую руку. Нет, он не видел ничего подобного! Никогда!

– Дорогая Кийа, ты обязана размышлять о делах государственных: мы же теперь не на ладье, а под Навесом раздумий. Обо мне – потом…

– Верно! – вскрикнула она, точно маленькая. – А я и позабыла! Обещаю тебе: здесь, на этом месте, выкинуть из головы все, кроме государственных дел.

Он потрепал ее по щеке. И тут же признался себе, что не встречал никогда таких щек: упругих, нежных, здоровых. «Я счастлив», – сказал он про себя. И долго глядел на нее немигающими глазами…

– Хорошо, – сказал он, тряхнув головой, – мы сейчас выясним одно дело. Я за него строго спрошу.

Фараон приказал перевезти на остров начальника, ведавшего делами переписки с иностранными государствами. Тот уже ждал вызова на берегу. Со свитками папирусов в руках. И не без трепета…

Вскоре начальник писцов – немолодой, худощавый мужчина на кривых ногах – повалился наземь перед их величествами. Полежав некоторое время, он поднял голову: медленно, медленно, медленно, чтобы не ослепнуть от сияния божественного лика.

– Встань, Усенинефер! – приказал фараон.

Писец поднялся на ноги и присел в отдалении. Не совсем далеко, – чтобы хорошо было слышно каждое фараоново слово. И мгновенно превратился во внимание.

– Скажи мне, Усенинефер: каков мой приказ насчет переписки с иностранными державами?

– Все письма показывать тебе, твое величество.

– А еще?

– Спрашивать тебя, прежде чем составлять их, твое величество.

– А еще?

«…Что же может быть еще? Его величество допрашивает слишком строго. Это значит, что начальник писцов позабыл самое важное…» Кийа ждала с нетерпением ответа Усенинефера.

– Писать на языке того государства, куда направляется письмо, – проговорил начальник писцов на одном дыхании.

– Верно!.. Почему же в таком случае ты отправил письмо царю Митанни на нашем языке?

Усенинефер пытался вспомнить, когда и какое письмо было отправлено в Митанни. Прекрасная память его величества изумляла всех. Он помнил все. Он знал, сколько мер зерна в закромах, сколько воинов на границах и сколько гарнизонов в чужих пределах. Его величество видел все, ибо был богом. В чем еще и еще раз убедился потеющий от страха начальник писцов Усенинефер.

– Да знаешь ли ты, о каком письме идет речь?

Усенинефера вдруг осенило, и он сказал: да!

– Ее величество хочет услышать твое слово об этом злополучном письме, Усенинефер.

Писец сказал:

– Твое величество, – он смотрел в самые зрачки Кийи, – мы требуем выдачи беглеца, который убил своего начальника в Северном Ретену. Всадил нож в спину, между лопаток, и бежал в Митанни. Согласно договору, царь Митанни обязан вернуть преступника.

Фараон кивнул: дескать, все это так.

– Но скажи мне, Усенинефер, на каком языке ты написал письмо?

Начальник хлопнул себя по лбу:

– Достоин наказания, твое величество! Письмо написано на нашем языке.

– А надо бы?

– На языке Митанни, твое величество.

Фараон помолчал. Встретился взглядом с Кийей. Он предлагал решить ей. Она это поняла.

– Вернуть письмо! – приказала Кийа, – Написать новое.

Усенинефер повалился наземь. Он царапал землю носом. Лизал ее языком, как телок солоноватый камень.

– Оно далеко, твое величество. Гонец его величества мчится быстрее ветра!