Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1

— Ну вот, — нахмурилась девушка, — сразу уже и кокетство!.. Кстати, Мордвинов внесен в список идущих на берег? Если ты вычеркнул, то я как его непосредственный начальник буду вынуждена…

— Ладно, ладно! — перебил ее Пеклеванный. — Отпустил я твоего санитара!

— Тогда пойдем и мы…

В городском саду играл оркестр. Плавная мелодия вальса, перемежаясь с гудками пароходов, плыла над простором Северной Двины. Тянущийся по краю песчаного откоса бульвар шумел зелеными деревьями. По проспекту Павлина Виноградова катились вагоны трамваев, пестрели афиши. После скупых заполярных пейзажей все казалось праздничным, необычным, даже приукрашенным.

Они шли вдоль аллеи, обсаженной тополями, и Варенька говорила:

— Артем, как хорошо в тыловом городе, верно? Ты чувствуешь, какой здесь запах? Это запах настоящей земли, а не голого мурманского камня, к которому мы все так привыкли. И воздух здесь не солоноватый, а пресный. И липой пахнет, Артем!..

Вечером «Аскольд», лавируя в узких рукавах реки Маймаксы, выходил в море. Мимо бежали острова, покрытые веселыми ромашками. Уплывали за корму деревеньки с горланящими петухами.

И снова пошел «Аскольд» по Белому морю; снова, расхаживая по мостику, тихо пел Рябинин:

А и выйду я в море синее,

вижу — правит отец мой судном.

Так запой же, отец,

чтоб унялась печаль человеческая!..

А над морем плывут облака,

словно парус лодейный, широкие.

Крылья земные летят —

то олени бегут печорские.

О песня, ты — слава архангельская…

О сторона архангельская,

в которой песня жизни моей поется!..

Артем слушал песню, грустную, как сама разлука, и думал о Вареньке. Вот уже около года они служат под одним флагом; одна и та же волна раскачивает их каюты, они обедают за одним столом, одни и те же колокола громкого боя поднимают их по тревоге…

«Но разве же это все?..»

— Штурман, — сказал Пеклеванный, — сейчас пересечем траверз Мудьюгского маяка, возьмите на него пеленг, чтобы нам не сбиться с фарватера!

— Есть! — ответил Векшин, откидывая светофильтры на пеленгаторе компаса, чтобы солнце не слепило глаза.

«Да, — продолжал размышлять Артем, — так разве же это все». Сколько раз они оставались наедине, чтобы говорить, говорить, говорить. И все не о том, не о том, не о том…

— Помощник, — окликнул его Рябинин, — иди-ка ты спать! В случае чего — разбужу.

— Есть, товарищ капитан-лейтенант!

Артем спустился с мостика. Волна перекатилась через фальшборт, окатив его холодным дождем. Лейтенант поднял капюшон и остался на палубе. «Интересно, — думал он, — что делает Варенька сейчас?..»

Пеклеванный поднес к глазам руку с часами: стрелки стояли, как и должны стоять в полночь, — соединившись вместе, и в этих соединенных стрелках ему почудилось что-то пророческое.

— Эх, — сказал он, внезапно затосковав, и ему мучительно захотелось вот сейчас же, немедленно, увидеть ее лицо, услышать милый голос.

Кто-то постучал ему в пятки. Лейтенант и не заметил, что стоит на крышке люка машинного отсека. Он живо спрыгнул, и люк откинулся, из него высунулось худое лицо Корепанова.

— Ух, — сказал машинист, — а я уже ругаться хотел!.. Вы как раз, товарищ лейтенант, нужны механику.

— Сейчас приду, — ответил ему Пеклеванный и, уже не раздумывая, бросился на корму.

Один трап — вниз… другой — наверх… дверь коридора — настежь!

Не стучась (стрелки стоят еще вместе), Артем повернул задвижку двери. Варенька стояла посреди судового лазарета, и руки ее смутно белели в каютных потемках.

— Так поздно? — удивилась она.

— Варенька, — сказал он, зажмурив глаза, — меня ждут в машинном отсеке…

— Ну?

— Так вот, у меня нет времени разговаривать с тобой долго. Я хочу только сказать… Знаешь, Варенька, я люблю тебя!.. Очень!.. — И, повернувшись, вышел.

В узком кормовом коридоре его зашатало, как в шторм, бросая плечами от одной переборки к другой. Чтобы успокоиться, лейтенант достал из портсигара папиросу. Но, как назло, не было спичек…

Ирина приехала

— Товарищ Беридзе, сколько вы не были в отпуске?

— Да уже четыре года, товарищ контр-адмирал. Сайманов кивнул на кресло:

— Садитесь, побеседуем. У вас, кажется, мать еще жива?

— Почему это «еще жива»? — обиделся старший лейтенант, усаживаясь напротив Сайманова. — Она еще долго жить будет!

— Ну-ну, разве я хочу плохого, дай ей бог здоровья! У меня вот, например, мать умерла, когда мне и трех лет не было. А у вас что, мать молодая?

— Шестой десяток пошел, товарищ контр-адмирал. Не знаю, как сейчас, а перед войной она меня еще песнями будила. Однажды смотрю, как девушки несут кувшины, и вижу — ничем моя мать от них не отличается. Такая же стройная, гибкая и такая же сильная… Вот она у меня какая!

— А что пишет?.. Тоскует, наверное, хочет повидать сына?

— Конечно, не без этого. Как и всякая мать, товарищ контр-адмирал.

— Ну что ж, — Сайманов потер седые виски, лицо у него было усталое, — придется дать вам отпуск. Только к молодому вину вы не поспеете. Надо выехать примерно через неделю, чтобы вернуться обратно в июле. По имеющимся сведениям, между Рюти и Риббентропом ведутся новые секретные переговоры. По всему видно, что на севере назревают какие-то крупные события. Вы нам будете нужны…

Вахтанг вышел из штаба, жмурясь от яркого света. Кольский залив сверкал под лучами солнца. Кое-где в низинах сопок еще лежал снег, а противоположный берег залива уже был густо усыпан цветущей черемухой.

И девушка продавала цветы:

— Первые подснежники… А вот первые подснежники!..

Ее большие глаза светились солнцем, а над верхней губой, по-детски припухлой и нежной, золотился легкий пушок. Она улыбнулась Вахтангу и спросила, почему-то стыдливо краснея:

— Вам один букет?.. Или два?..

— Вах! — произнес старший лейтенант, решительно перекладывая на сгиб руки все букеты сразу. — Сколько с меня?

И, расплатившись с девушкой, он направился на вокзал, высоко перепрыгивая через лужи и ручьи, бегущие вдоль наклонных улочек.

Сережка уже стоял на перроне, тоскливо вглядываясь вдаль, где заманчиво и плавно убегали в сторону юга серебристые рельсы.

Вахтанг дружески похлопал его по плечу:

— Здорово, старшина!

— А-а, Вахтанг, здравствуй!

— Давно с моря?

— Пришел сегодня ночью… А ты?

— А я, Сережка, уже неделю не был. Стоит мой «охотник» в доке с погнутыми лопастями винтов — очень близко бомба разорвалась. Сейчас механики чинят. Торопятся…

Вдали послышался гудок паровоза, и Вахтанг, посмотрев на часы, сказал:

— Шестнадцать часов сорок четыре минуты. Как раз через минуту здесь будет. Считаю, что железнодорожникам за такую точность в военное время надо подарить половину букета.