Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 1

Воевать не хочется

Кайса напрасно бравировала своим титулом — для семьи она уже давно была отрезанным ломтем. Имя ее в доме Суттиненов если и произносилось когда-либо, то только шепотом, чтобы — не дай бог! — не услышал его «лесной барон». Причиной такой отцовской ненависти служило неудачное замужество женщины. Причем виноват в этом замужестве был сам барон.

Еще перед «зимней кампанией» он познакомился с одним шведом — владельцем нескольких живописных водопадов. Иностранные туристы валом валили смотреть эти высокие белогривые падуны, шум которых был слышен на пять миль в округе. Старый швед считался богатым человеком, и Суттинен решил сосватать с ним свою дочь.

Кайса с самого начала восстала против этого брака, но в своей отцовской власти барон был неумолим. Состоялось обручение двадцатилетней девушки с богатым владельцем водопадов, который был старше своей невесты почти в три раза. Тогда же к фамилии Кайсы и прибавилась эта приставка — по мужу — Хууванха.

Но вскоре выяснилось, что водопады не обогатили старого шведа, — барон, мечтавший соединить два капитала в один, просто побрезговал мешать свои миллионы с жалкими медяками, набранными у туристов. Закоренелый таваст, упрямство которых вошло в поговорку, Суттинен-отец не хотел признать своей ошибки и всю вину свалил на голову своей дочери. Когда же барон узнал, что Кайса бросила старого мужа, он лишил ее наследства, переписав завещание на одного лишь сына, тогда еще не лейтенанта, а вянрикки, Рикко Суттинена.

Кайса около года проработала в общественных банях столицы — за грошовую плату она часами парила и массировала мужчин. Разлад с семьей, глупое замужество, стыдная профессия «девушки из народа» — все это вместе взятое плюс тоска по хорошей жизни бросало Кайсу Суттинен-Хууванху из одной крайности в другую. Она рано научилась пить; массируя стариков, раздевалась перед ними за плату догола; сделалась развязной и злобной.

Скоро, повинуясь «голосу времени», она вступила в женскую национал-шовинистическую организацию «Лотта Свярд». Кайса стала носить белый форменный передник. Районная руководительница устроила ее работать на бумажную фабрику. В «зимнюю кампанию» на фронте ей быть не пришлось. Зато она помнит, как членов женской дружины посылали в прифронтовую зону, где пьяные солдаты растаскивали женщин по кустам, и это называлось «единством армии с народом…».

И сейчас, когда она снова встретилась с полковником Юсси Пеккала, ей вдруг стало перед ним мучительно стыдно чего-то, хотя он, казалось бы, и не знал еще о ней ничего дурного. Женщина медленно поднялась, перекинула через плечо свою серую шинелюгу, со вздохом взялась за чемодан.

— Вы куда? — остановил ее полковник.

— Пойду.

— Зачем?

— Пойду увеличивать число сделанных мною глупостей.

— Вы уже начали делать глупости здесь, — Юсси Пеккала резал хлеб, по-крестьянски бережливо прижимая к груди буханку. — Садитесь, — добавил он, — вам надо поесть…

Кайса смущенно присела на лавку.

— Вы меня, конечно, не ожидали? — спросила она.

— Признаться — нет… Что вы там натворили в Петсамо?

— Ничего, — ответила она, и лицо у нее вдруг сделалось кротким, как у послушной девочки. — Наверное, сказала что-нибудь такое, что немцы и без меня давно знали. Может быть, сказала немного лишнего. И меня просто вытолкали из Лапландии!

Пеккала вложил пуукко в ножны.

— Они это умеют, — сказал он. — Хорошо, что вы отделались так, а не иначе…

Вошел солдат, стуча прикладом заиндевелой с мороза винтовки.

— Херра эверстилуутнанти, — доложил он, — еще одного поймали. Он в деревне штаны менял на картошку… Прикажете ввести его сюда?

— Да, пусть войдет…

Кайса обернулась к дверям: вошел дезертир, рослый карел с могучим разворотом плеч, глаза его были густо усеяны болезненными ячменями. От страшной запущенной простуды дезертир не дышал, а сопел, тяжело и болезненно, в груди его даже что-то громко свистело.

— Выбей сопли! — крикнул Пеккала. — Паразитская морда!

Дезертир послушно повернулся к печке, высморкался в отдушник. Вытирая руку о полу шинели, сказал:

— Я не паразит. Я честно воевал три года!

Пеккала обратился к нему спокойным голосом:

— Ты знаешь, что тебя ждет?

— Знаю. Дайте хотя бы пожрать перед смертью!

— Садись. Покормлю…

Хозяйка внесла чугунок с картошкой, и Кайса поднялась ей навстречу:

— Позвольте мне…

Она поставила чугунок на стол. Пеккала кивнул на «лесного гвардейца»:

— И вот такие, — сказал он, — каждый день… Положите ему побольше. Пусть жрет. Дорога-то у него дальняя!

Дезертир истово перекрестился и отбросил в угол избы железную каску, громыхнувшую об пол. Потом расстегнул мундир, понюхал пар над миской с картофелем.

— Это мне? — спросил он почти весело. — Сейчас ничего не останется…

От солдата нехорошо пахло. Вши густо ползали по его одежде. Кровавые бинты, которыми были перевязаны фурункулы на шее, свалялись в грязный войлок, и весь вид дезертира вызывал тошнотное отвращение.

— Три года, — сказал солдат, громко втянув носом воздух, — целых три года… Плевать на все! Мне уже надоело!

— Нам всем надоело, — ответила Кайса и налила карелу стакан самогонки.

— А тут еще новый договор, — сказал дезертир и выпил. — Что они там, в Хельсинки, совсем обалдели? — Он вытер рот, не поморщился. — Пусть Рюти сам, — добавил солдат, — возьмет у меня винтовку!

— У Рюти, — серьезно ответил Пеккала, — плоскостопие.

— А немцы — дерьмо! — сказал дезертир и придвинул свой пустой стакан к полковнику.

— Весьма похоже, что они стали дерьмом.

— И ваш Рюти — тоже дерьмо! — осмелел перед смертью дезертир, и Пеккала снова подлил ему самогонки.

— А вы почему же мало едите? — спросил он Кайсу.

— Спасибо. Я очень устала.

— Надо есть…

Дезертир подсунул к ней свою миску.

— Еще, — приказал он.

Кайса положила ему еще картошки, облила ее сметаной.

— На здоровье, — сказала она.

— Покойники всегда здоровы, — ответил солдат, и Пеккала засмеялся:

— Ну и дубина же ты, парень!..

После еды дезертир присел на лавку, его разморило от избяного тепла и сытости. Откинув голову к стене, он задремал, всхлипывая как-то по-детски — обиженно и жалобно. Кайса в нерешительности составила грязные миски одна на другую, смахнула с клеенки крошки.

— Может, мне все-таки уйти? — спросила она. Пеккала, надев очки, укладывал в брезентовый офицерский портфель какие-то бумаги.

— Не дурите, — почти грубо ответил он. — Куда вы можете уйти? Такой страшный мороз… Оставайтесь здесь, я вернусь вечером, и мы обо всем поговорим. Вы умеете печатать на машинке?

— Да.

— Ну и хорошо. Я думаю, что вам здесь будет неплохо. Останетесь работать в районной канцелярии.