Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 2

— Товарищ старший лейтенант, вам бы это… того, хватит, как бы сказать.

Вахтанг смеялся:

— Я, старшина, кавказец и сам не люблю пьяных.

Платов, обхватив голову широкими ладонями, присматривался к тому, как разнообразно вели себя люди, и по его улыбке было видно, что он отдыхает среди этого свадебного гомона, беспорядочных тостов и требовательных выкриков «горько!». Отдыхает от качающейся доски, по которой бегал ежедневно над бурлящей в пропасти рекой; отдыхает от учебных стрельб и гранатометания, от головокружительной высоты скал, по которым взбирался, как альпинист, с полной выкладкой бойца за плечами, — от всего того, что ему приходилось делать, готовясь к боям в Заполярье.

Среди шумных гостей торжественно притихшие жених и невеста казались даже малозаметными, и взоры гостей обращались к молодым только тогда, когда Бекетов провозглашал очередной тост за благополучие нового семейного очага. Тогда гости наперебой кричали «горько», чокались через стол друг с другом, и Варенька снова целовалась с Артемом, который под общий шумок говорил девушке:

— Да ты не смущайся, ведь они знают, что не будь их — мы бы все равно целовались…

И вдруг, совсем неожиданно, кто-то настойчиво постучал в дверь с лестницы. Варенька слегка побледнела, опустила рюмку с вином.

Платов пошел открывать дверь, а Пеклеванный сказал:

— Интересно, кто бы это мог быть?

— Это… Мордвинов, — ответила Варенька, — я пригласила его тоже…

Но вошел не Мордвинов, а рассыльный матрос. Остановившись в дверях и положив бескозырку на сгиб локтя, так что все видели на его ленточке надпись: «Северный флот», он отчетливо произнес:

— Капитан третьего ранга Бекетов!

— Есть, — ответил командир «Летучего», привычным жестом застегивая крючки на воротнике кителя.

— Вам, — и матрос протянул конверт.

Бекетов быстро прочел записку, оглядел своих офицеров:

— Товарищи, на миноносец! А вам, лейтенант Пеклеванный, я разрешаю прибыть на борт через полчаса. Извините…

И все ушли, оставив их вдвоем. Артем снял с руки часы, положил их перед собой среди недопитых рюмок и сказал:

— Посиди со мной, Варенька…

Она села, доверчиво прижалась к нему.

— Ну вот, — сказала, — а мне Кульбицкий дал целых два дня.

Помолчали.

— Мордвинов так и не пришел, — вдруг вспомнил Пеклеванный. — Странный он…

— Да, странный, — согласилась Варенька и перевернула часы циферблатом вниз. — Я не могу так, — сказала она, — стрелки бегут очень быстро!..

Когда они вышли на улицу, с залива тянуло холодом.

— Завтра, наверное, выпадет снег, — сказал Артем.

— И ты уже будешь далеко!..

— Море большое, Варенька.

— Большое, Артем.

— Ты проводишь меня до пирса?

— Конечно…

Раскачивались у пирсов строгие, закованные в серый металл корабли; стылая вода жадно облизывала их борта, ветер доносил запахи машинного масла. В эту ночь они казались Вареньке почему-то живыми существами, и она даже ощутила то родное, знакомое по «Аскольду», тепло, которое исходило от них.

Вздохнула.

— О чем ты? — спросил Артем.

— Да так…

Они сейчас расстанутся, может быть, надолго, но все равно для Вареньки сейчас нет никого ближе вот этого человека, который встал из-за свадебного стола, чтобы уйти в промозглую океанскую ночь.

— Смотри, уже отдают носовые швартовы, — сказал Артем. — Ну, прощай, я побегу!

Она поцеловала его на виду часовых, впервые, как жена, и ответила:

— Прощай!..

Потом долго смотрела, как эсминец вышел на середину гавани, развернулся и плавно погрузился в черноту каменного коридора, который вел на выход в открытый океан.

— Здесь долго стоять нельзя, — подошел к ней вахтенный с соседнего тральщика.

— Я иду, — сказала Варенька и продолжала стоять…

Она уже приближалась к дому, когда путь ей преградила колонна курсантов, на рукавах которых тускло поблескивали якоря морской пехоты. Курсанты, видно, возвращались с учения в прибрежных скалах и сейчас шли усталым мерным шагом — земля глухо вздрагивала под ними.

Они проходили мимо, взвод за взводом, смотря на мир из-под низко опущенных касок, все молодые и все суровые. Высокие сапоги с альпийскими шипами, перепоясанные ватники, ладони рук покоятся на стволах автоматов.

И в одном из них, шагавшем с краю, Варенька узнала Мордвинова.

— Яша! — она даже пробежала несколько шагов. — Яша!..

Он ничего не ответил, даже не повернул головы в ее сторону. Он только снял с автомата одну руку, что-то достал из кармана, и когда колонна курсантов прошла, на дороге остался лежать клочок бумаги.

Варенька подобрала, развернула: это было ее письмо, в котором она приглашала его на свадьбу.

Эвакуация

В ночь на 15 сентября к коменданту финских войск, размещенных на острове Суурсаари, явился гитлеровский офицер с требованием передать остров германским войскам. Намерения немцев, желавших заполучить остров, воспользовавшись шатким положением Финляндии, были ясны. Председатель финской делегации, прибывшей в Москву для ведения переговоров, г-н Хаксель лежал в бреду с тяжелым кровоизлиянием в мозг, вверив свое здоровье советским врачам, — переговоры, таким образом, затягивались, тем более что министр иностранных дел Финляндии г-н К. Энкель еще не прибыл в Москву.

И финский командант Суурсаари отверг грубое требование гитлеровского командования, указав на то, что страна Суоми из войны с Россией, слава всевышнему, вышла и порвала всякие отношения с Германией. Тогда немецкие корабли блокировали остров и открыли огонь по своим бывшим союзникам. Финские солдаты, еще не успев насытиться долгожданным перемирием, пошли в штыки и сбросили в море несколько немецких десантов.

Как бы в отместку, в госпиталях Печенги в эту ночь были отравлены все раненые финские солдаты. Пауль Нишец вместе со всем взводом под командованием лейтенанта Вальдера был послан хоронить умерщвленных. Вытаскивая из палат и складывая на носилки судорожно сведенные полуголые трупы, ефрейтор думал:

«Зачем?.. Разве они виноваты, что их страна больше не может сражаться с русскими?.. И какие молодые парни, что сделали с ними наци…»

Огромные военные грузовики, наполненные по самые борта мертвецами, уходили в метельную ночь. Ветер, принесший с океана тучи, стучал по брезенту, обтягивавшему машину. Снег валил с неба — густой, вязкий.

— Скоро перейдем на лыжи, — сказал Франц Яунзен.

Он сидел на горе трупов и курил сигарету. «Сволочь», — неожиданно подумал про него Нишец и отвернулся, подставив ветру спину. Какая-то финская девушка, переходившая дорогу, увидела торчавшие из-под брезента голые ноги и, вскрикнув, бросилась в сторону от шоссе. Разгулявшаяся метель быстро поглотила ее маленькую фигурку.