Валентин Пикуль - Из тупика

В полночь — резкий стук в двери салона.

— Да-да, войдите! — разрешил кавторанг.

Павлухин вошел в каюту салона и заметил, что Зилотти выдернул из-под подушки пистолет.

— А я к вам с добром, — сказал Павлухин.

— Извините, — смутился Зилотти, пряча оружие. — Но об «Аскольде» так много ходит дурных слухов.

— Отчасти правда, — кивнул Павлухин. — У нас расстроен не только рояль. У нас расстроена служба. Если вы приложите старания, чтобы наладить боевую службу на крейсере, то мы вас, гражданин кавторанг, всегда поддержим…

— Кто это вы?

— Мы — команда крейсера. И мы — большевики.

— Много вас здесь?

— Я… один. И трое сочувствующих. Остальные вне партии, но примыкают к Ленину… Я не шучу, это правда!

Зилотти до самых глаз натянул на себя одеяло.

— Служа, я могу быть только очень требовательным.

— Требуйте… «Аскольд» служит революции!

— Но я бежал от революции. Я бежал от нее…

Павлухин показал рукою на черный квадрат салонного окна:

— Дальше бежать некуда. Здесь Россия кончается, мы живем с самого ее краешка. Дальше — океан, и… все! Амба!

На следующий день дали побудку в семь («Вставать, койки вязать!»). Был завтрак — на спущенных столах. Нарезали хлеб пайками; одна банка корнбифа — на четверых. Ну еще сахар.

Павлухин велел Ваське Стеклову отнести порцию в салон.

— Не спорить! — сказал он. — Командир есть командир! Он имеет право сидеть не за одним столом с нами.

Как всегда, ехали с берега спекулянты, «баядерки» и базарные бабы. «Аскольд» не принял катер под свои трапы.

— Отходи! — велели с вахты. — У нас анархии нету!

— Чтоб ты потоп, проклятый! — ругались бабы, и катер потащил их на «Чесму» (там волокитничали по-старому).

…В штабе Главнамура — в который уже раз! — обсуждался вопрос о полном разоружении «Аскольда». Естественно, дело передали в Мурманский совдеп.

— Можно? — спросил Юрьев.

— Вы уже вошли, — недовольно заметил Зилотти.

Юрьев размашисто отряхнул с кепки растаявший снег.

— Демократическая привычка! — засмеялся. — Вхожу смело.

— Очень дурная привычка, — ответил кавторанг; он не предложил ему сесть. — Итак? — сказал, поглядывая с недоверием.

Юрьев выложил перед ним бумажонку.

— Что такое? — спросил Зилотти, не читая.

— Резолюция Мурманского совдепа…

— О чем она?

— Совдеп постановил: крейсеру «Аскольду» сдать боезапас на базу полностью, под расписку Чоколова, начальника базы…

«Вжик-вжик» крест-накрест — и резолюции не стало.

Зилотти швырнул обрывки под стол.

— Еще что? — спросил. — Нет, нет, не нагибайтесь. На это есть на кораблях вестовые — они все подберут… Вы не лакей?

Юрьев выпрямился, задыхаясь от гнева.

— Вы… вы… За мною стоит Советская власть! — выпалил он. — А что, интересно знать, стоит за вами?

— За мною… За мною команда крейсера первого ранга «Аскольд», которым я имею честь командовать. И за мною, как это ни странно звучит, большевистская резолюция ревкома этого крейсера: боезапас НЕ СДАВАТЬ!

Юрьев уже отвык от унизительных положений, его даже зашатало.

— А как вы, сударь, думали? — закричал на него Зилотти. — Ваш дурацкий совдеп чего желает? Чтобы я командовал пустой коробкой? Ваша резолюция — это предательство интересов России!

Юрьев повернулся к дверям.

— Стойте! — задержал его Зилотти. — Вы куда?

— На берег.

— Посторонним лицам, — отчеканил кавторанг, — не дано право самостоятельно разгуливать по кораблю. Это не бульвар! Я вызову рассыльного, и он проводит вас до трапа.

В сопровождении вахты, словно под конвоем, Юрьева довели до трала. Внизу прыгал, стуча обледенелым бортом о привальный брус крейсера, главнамурский истребитель. Юрьев еще раз с сомнением оглядел чистую палубу «Аскольда».

— Мы эту самостийную лавочку прихлопнем! — сказал на прощание. — Гуд бай, братишечки… — И укатил.

Брестские переговоры о мире, которые возглавлял с советской стороны наркоминдел Троцкий, имели несколько ступеней, и с каждой ступенькой все наглее становились немецкие генералы. Казалось, еше немного, и терпение русских лопнет: молодая страна снова развернет штыки на кайзера.

Этого ждали и бывшие союзники России. Решительно вмешаться в русские дела они пока не могли: Западный фронт против Германии еще потрескивал, весь в рискованных изломах, — Антанте очень не хватало сейчас именно русского выносливого бойца на фронте Восточном.

Но позиция Ленина была тверда: мир!

Впрочем, мир еще не был подписан. Требования Германии становились невыносимы и…

— И не надо ругать большевиков, — сказал Уилки. — Выругать их мы всегда успеем. Наоборот, надо изыскивать всевозможные случаи для контакта с ними. Кто знает? Нервы большевиков могут не выдержать, они лопнут, и тогда у Ленина останется лишь один путь: в союзе с нами продолжать войну до полной победы…

Адмирал Кэмпен ответил Уилки:

— Я могу только уважать господина Ленина. Видит бог, Ленин — христианин лучше всех нас! Но его заповедь нам ни к черту сейчас не годится! Мистер Троцкий, конечно же, склонен к авантюрным разрешениям. Однако его выражения о мире легче всего укладываются в нашу обойму. Мы должны быть последовательны… Не правда ли? Какова первая стадия работы?

— Первая стадия, сэр, это Главнамур во главе с Ветлинским.

— Главнамур изжил сам себя… Вторая?

— Мурманский совдеп с Юрьевым во главе.

— Тоже близится к завершению… Третья?

— Вывеска будет приличной: «Народная коллегия».

— Басалаго вполне осознал свою ответственность?

— Да, он готов.

— Тогда в чем же дело?

— Завтра будет метель, — ответил Уилки. — Я говорю: будет, хотя и не ручаюсь, ибо этот прогноз исходит не от меня, а только от службы синоптиков.

Разговор происходил в адмиральском салоне на линкоре «Юпитер». Привычные сквозняки гуляли по растворенным отсекам.

Итак, завтра будет метель. Кажется, она уже начиналась, она уже нападала с океана на неуютный и грязный город, кое-как раскиданный в изложине печальных полярных сопок.

Метель, метель, метель….

Юрьев долго стучал ногами по полу, вдевая ботинки в узкие галоши. Рассовал по карминам пальто оружие и толкнул двери на улицу. Напором ветра его сразу приплюснуло к стене барака.

— Ух, — сказал Юрьев и сильно оттолкнулся.

Метель стеганула его в спину. И — понесла. Понесла вдоль улицы, подгоняя в сторону Главнамура. Нащупал, задвижку, залепленную снегом, рванул на себя двери. Долго потом отряхивал воротник и шапку, матрос с вахты обивал ему ноги голиком.

— Ну и ветер! Кирилл Фастович на месте?..

Ветлинский сидел на деревянном диване, топорно сколоченном возле его служебного стола. А возле печурки, растапливая ее, возился на корточках Басалаго.