Валентин Пикуль - Слово и дело

— Как он жесток.., даже не поклонился!

— Ваше высочество, вы близки к победе… Уверяю вас! Прежде чем приласкать нас, мужчины обычно казнят нас. Он уже у ваших ног. Вытрите божественные слезы, я все сделаю для вас…

Остерман очень любил покойников. Тихие, они ему уже не мешали.

И долго стоял над гробом великого канцлера, размышляя о коварстве Миниха, склонного к дружбе с Францией… Вот бы и его туда же, вслед за канцлером! Но.., как? Две кометы пролетали над Россией рядом, одна к другой вприжимку — Остерман и Миних (Бирен в счет не шел: словно вор полуночный, он крался по России в тени престола). У гроба канцлера Остерман решил: “Устрою-ка я Бирену хорошую щекотку, разорву ленточки его дружбы с Минихом…"

— Рейнгольд, — сказал Остерман, очнувшись, — я вас довезу…

В карете сидя, вице-канцлер интриговал:

— Императрица напрасно доверяет Миниху… Если бы она знала, бедняжка, каков этот хамелеон! Боже, хоть бы раз услышала она, какими словами он поносит графа Бирена! Ужасно, ужасно…

— Но Миних дружит с обер-камергером, — заметил Левенвольде.

— Чушь! — отвечал Остерман. — В управлении артиллерией русской Миних запутался. Артиллерию от него надо спасти, и генерал-фельдцейхмейстером сделать опытного принца Людвига Гессен-Гомбургского… Вы поняли? А если нет, так и напишите брату Густаву в Варшаву: он вам ответит, что нет чумы подлее, нежели зазнайка Миних…

Сделано! Во главе артиллерии поставили принца Людвига — того самого, у которого “слово” с “делом” не расходилось: где что услышит — сразу донесет. Миних озверел: такие жирные куски, как артиллерия, под ногами не валяются. Хлеб ему оставили, а масло отняли. Кормушку от его морды передвинули к другой морде…

Фельдмаршал не щадил трудов своих. Но не щадил и слов для восхваления трудов своих. Золотой дождь уже просыпался на него, и в звоне золота чудилась ему фортуна трубящая: “Слава Миниху, вечная слава!” Почуяв железную хватку Остермана, он еще крепче сколачивал дружбу с Биреном… Ему, Миниху, постель с Биреном не делить, потому и дружили пламенно, чтобы сообща под Остермана копать… Один перед другим монетами древними хвастали.

— А вот, граф, — сказал однажды Миних, в ладонях серебром темным брякнув. — Такой монеты у вас в “минц-кабинете” не найдется. Монета Золотой Орды времен ужасных для России! И называется “денга”, что в переводе с татарского значит “звенящая”… Ну как? Завидуете?

Глаза Бирена, до этого скушные, оживились.

— Да, — ответил, — у меня такой нет… Продайте, маршал!

— Никогда! — отказался Миних. — А вот еще одно сокровище: монета тмутараканского князя Олега Михаилы, и здесь вы зрите надпись таковую: “Господи, помози Михаиле”… Сей раритет есть у меня и.., в Риге у врача Шенда Бех Кристодемуса.

— Кристодемус? Вот как? — удивился Бирен, хмыкнув… Так они дружили. Но Рейнгольд Левенвольде пришел от Остермана и предупредил:

— Вы бойтесь Миниха, придет черный день, и тогда… Началась “щекотка”. Бирен сомневался: кому верить?

— Хорошо, — сказал он, взвинченный. — Я найду способы, чтобы узнать истину благородной дружбы… Не клеветэ ли это?

Саксонцы при дворе русском, как и голштинцы, издавна были людьми своими. Иоганн Лефорт, прощаясь, успокоил Линара:

— Скоро и вы, граф, станете здесь своим человеком… Мориц Линар проследил, как лакеи шнуруют “mantelsack" с вещами Лефорта: меха и сереброг, посуда и ковры, опять меха, меха, меха… Линар напряженно зевнул, ему было тоскливо. Чадя, горели свечи в канделябрах. Был поздний час — пора ложиться спать. Линар прошел в спальню, где лакей расстилал для него постель.

— А веселые дома с доступными женщинами существуют ли в Петербурге? — спросил его Линар (очень ко всему внимательный).

— Да, — прошептал лакей, невольно бледнея.

— Ты.., подкуплен? — спросил его посол невозмутимо, как о вещи обычной, которой не стоит удивляться.

— Да, — сознался лакей мгновенно.

— Кем же?

— Только госпожой Адеркас… Клянусь, только ею! Линар не сделал ему никакого замечания. “А почему бы мне, — он думал, — не стать при Анне Леопольдовне таким же фаворитом, как Бирен при Анне Иоанновне? Допустим, отцом русского царя я не буду. Но любовник матери царя русского… О, тогда карьера моя обеспечена!"

— Одевайся, — наказал он лакею. — Ты станешь на запятки моей кареты, будешь показывать дорогу… Едем сразу! Двери отворила сама госпожа Адеркас.

— О мужчины! — сказала она. — Как вы жестоки… Линар небрежно сбросил плащ, подбитый пунцовым шелком:

— Мадам! Я вас вспомнил… Не вы ли содержали в Дрездене веселый театр, где актрисы играли главным образом с глазу на глаз за скромную плату?

— Я не настаиваю, чтобы вы помнили о моем прошлом, граф. Я согласна и сейчас на плату самую скромную, если…

— Но играть-то будете не вы, — ответил ей Линар. И вот темная, жарко протопленная комната. И вот девочка-принцесса, ради которой он и пришел сюда.

— Ваше высочество, — заявил Линар с порога, — я готов рыцарски служить вам. Итак, я весь у ваших ног.

В эту ночь саксонский дипломат опередил законного жениха. Того самого, что прибыл из Вены с важным заданием: зачать принцессе русского царя. Худая и плаксивая девочка, тихо всхлипывая, заснула в эту ночь на плече своего любовника…

— Госпожа Адеркас, — сказал Линар под утро. — Я молчу о вашем прошлом несчастии. А вы будете молчать о моем настоящем счастии… Денег я за это с вас не беру! Но, как человек благородный и воспитанный, я не привык и давать своих денег кому-либо…

— Кто там стучит? — спросил Кристодемус. — Дверь философа не закрывается. Если ты нищ и бос, то входи смело…

Ворвались солдаты, засунули врачу кляп в рот, замкнули ноги и руки в кандалы. Офицер рылся в комнатах, разбрасывая книги. Со звоном лопнула реторта с газом.

— О подлый Бирен, — простонал Кристодемус… Коллекцию древних монет сунули в мешок. А в другой мешок завернули Кристодемуса. Два мешка бросили в карету, задернули окна ширмами, повезли куда-то… Везли, везли, везли. Через несколько дней в кабинет к Бирену втащили тяжелый мешок с монетами, и алчно блеснули завидущие глаза графа.

— О-о, — сказал Бирен, — такого я не видывал даже у Миниха! Теперь мой “минц-кабинет” будет самым полным в Европе.

— Ваше сиятельство, — склонился Ушаков, — там, на дворе, остался в коляске еще мешок.., с Иваном, родства не помнящим!

Речь шла о враче Кристодемусе.

— Пусть этот скряга, — распорядился Бирен, — отправляется вслед за Генрихом Фиком, пусть возят и возят его по стране пушных зверей… — Бирен задумался.

— Возить.., а сколько лет? — спросил Ушаков.

— Пока я жив, — четко ответил Бирен.