Валентин Пикуль - Две картины

Маркиз заговорил о партизанах:

— Нельзя нарушать законные нормы военного права. Нам слишком тягостны варварские поступки ваших крестьян, оснащенных, словно в насмешку, первобытными топорами и вилами.

Ответ фельдмаршала: «Я уверял его (Лористона), что ежели бы я и желал переменить образ мыслей в народе, то не мог бы успеть для того, что они войну сию почитают равно как бы нашествию татар, и я не в состоянии переменить их воспитание».

От такого ответа маркиза покоробило:

— Наверное, все-таки есть какая-то разница между диким Чингисханом и нашим образованным императором Наполеоном?

Но Кутузов четко закрепил свое мнение:

— Русские никакой разницы между ними не усматривают.

В крохотное оконце все время заглядывали с улицы офицеры, силясь по жестикуляции собеседников определить содержание их речей…

— Вы не должны думать, — говорил тем временем маркиз, — что причиною моего появления служит безнадежность нашего положения. Однако я не отрицаю мирных намерений своего великого императора. Посторонние обстоятельства разорвали дружбу наших дворов после Тильзита, не пришло ли время восстановить их? Хотя бы, — заключил маркиз, — хотя бы…, перемирием…

«Вот чего захотели, чтобы убраться из Москвы, усыпив нас…»

Кутузов не замедлил с ответом:

— Меня на пост командующего выдвинул сам народ, и, когда он провожал меня к армии, никто не молил меня о мире, а просили едино лишь о победе над вами… Меня бы прокляло потомство, подай я даже слабый повод к примирению с врагом, и таково мнение не только официального Санкт-Петербурга, но и всего простонародья великороссийского…

Лористон резко поднялся, и в шандале качнулось пламя свечей. А за окном все еще полыхало зарево жарких костров. Нервным жестом маркиз извлек письмо Наполеона:

— Его величество соизволили писать лично вам… Вот что писал Наполеон нашему полководцу:

«Князь Кутузов! Я посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных предметах. Я желал бы, чтобы Ваша Светлость верила тому, что он Вам скажет, и особенно, когда выразит Вам чувство уважения и особенного внимания, которое я издавна к Вам питаю. За сим молю Бога, чтобы он сохранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом. Наполеон».

Ну что ж! И на том спасибо. Кутузов сложил письмо.

— Чтобы передать его мне, любезный маркиз, можно было бы прибегнуть к услугам простого курьера.

— Да?! — вспыхнул Лористон. — Но мой великий император еще велел просить мне у вас разрешения проехать в Петербург для личных бесед с вашим императором Александром…

Кутузов со вздохом брякнул в колоколец:

— Князя Петра сюда! Живо… — Волконский предстал, что-то наспех дожевывая. — Вот человек, облеченный большим доверием нашего императора, и он завтра же отъедет обратно в Петербург, где в точности и доложит о вашем желании…

Время уже наступало Наполеону на пятки, и Кутузов верно расценил беспокойство маркиза, который сказал ему:

— Ради спешности дела мой император согласен пропустить князя Волконского на Петербург через… Москву! Волконский тоже был человеком ума тонкого.

— А мы, русские, не спешим, — усмехнулся он. — Думаю, что в объезд Москвы дорога-то моя будет вернее…

«Время, время!» Лористон истерзал перчатки, комкая их нещадно. Уже не скрывая волнения, он спросил напрямик:

— Какое значение может иметь наша беседа?

На колени Кутузову вскочил котенок, и он его гладил.

— А никакого! — был ответ, убийственный для Лористона. — Я не склонен придавать нашей беседе ни военного, ни политического характера. Все подобные разговоры мы станем вести, когда ни одного чужеземца с оружием в руках не обнаружится на нашей священной русской земле…

Лористон сложил руки на эфесе боевой шпаги:

— Не забывайте: наши армии почти равны в силах!

— Я знаю, — откровенно зевнул Кутузов… За полчаса до полуночи Лористон покинул главную квартиру и вернулся к аванпостам, где его с нетерпением поджидал неаполитанский король — Мюрат. Маркиз сказал ему:

— Коленкур умнее меня: он избежал позора.

— Нам следует подумать и о себе, — отвечал Мюрат. — Слишком много получили мы славы и слишком мало гарантий для будущего.

Горячий и необузданный Мюрат вскочил на коня и поскакал к бивуакам русских, где возле костра сидел генерал Михаил Милорадович, обгладывая большую жирную курицу.

— Не хватит ли уже испытывать наше терпение? — крикнул ему король. — Выпишите мне подорожную до Неаполя, и я клянусь, что завтра же ноги моей не будет в России.

Галльский юмор требовал ответного — русского.

— Король! — отвечал Милорадович. — С подорожной до Неаполя вы обращайтесь к тому, кто подписал вам подорожную до Москвы…

Мюрат занимал позицию в авангарде армии.

— Мой зять, — говорил о нем Наполеон, — гений в седле и олух на земле. Он теперь повадился навещать русские аванпосты, где казаки дурят ему голову разными анекдотами. Боюсь, что русские не такие уж наивные люди, как ему кажется, они просто водят его за нос…

В ожидании Лористона император не спал, проводя ночи в беседах с генералом Пьером Дарю. С небывалой откровенностью Наполеон раскрыл перед ним свои последние козыри.

— Еще не все потеряно. Дарю! Я еще способен ударить по Кутузову и отбросить его в леса от Тарутинского лагеря, после чего форсированным маршем проскочу до Смоленска.

Дарю тоже был предельно откровенен.

— Едва вы двинете армию из-под Москвы, все солдаты пойдут не за вами, а побегут домой, чтобы как можно скорее начать торговать плодами своего московского мародерства…

— Так что же нам делать, Дарю?

— Остаться здесь, в Москве, которую следует превратить в крепость, и в Москве ожидать весны и подкреплений из Франции.

— Это совет льва! — отвечал Наполеон. — А что скажет Париж? Франция в мое отсутствие потеряет голову, а союзные нам Австрия и Пруссия начнут смотреть в сторону Англии… Ваш совет. Дарю, очень опасен.., хотя бы для меня!

Доклад Лористона о посещении ставки Кутузова Наполеон выслушал сосредоточенно. В открытую рану Коленкур плеснул и свою дозу политического яда:

— И как велико желание вашего величества к миру, так теперь велико желание русских победить вас. Наполеон рассердился:

— По возвращении из Петербурга — да! — вы пять часов подряд уговаривали меня не тревожить Россию. Я бы осыпал вас золотом, Коленкур, если бы вы сумели отговорить меня от этого несчастного похода. А теперь? Если уйти, то…, как уйти? Европа сразу ощутит мою слабость. Начнутся войны, каких еще не знала история. Москва для меня не военная, а политическая позиция. На войне еще можно отступить, а в политике…, никогда!