Эдвард Радзинский - Игры писателей. Неизданный Бомарше.

Он встал, повернул грязноватые стулья из Трианона к вишневой занавеси. Вольтеровское кресло передвинул к комоду, на котором лежали шпаги и пистолеты.

После чего сел в кресло и стал ждать»

«Как уходил последний полдень».

В час пополудни вернулся Фигаро. Он молча принес утренний кофе.

– Ну и что ты там делал, убийца?

– Сидел.

– В камере?

– Нет, в приемной на стуле.

– У тебя такая важная физиономия, будто тебя пытали.

– Вас ожидают.

– Пришел?

– Пришел.

– Зови, убийца... Ты хоть понимаешь юмор – последний Фигаро убьет своего создателя... Какова шутка?

Фигаро молча глядел на Бомарше.

– Ну хорошо, зови.

Граф Ферзен вошел в комнату.

Бомарше – сплошная улыбка – оглядел графа.

«Темный фрак, положенный в былые времена революции... Не хочет обращать на себя внимания. Глупец! Все так изменилось в Париже. И скромная одежда на этаком барине, пахнущем дорогим одеколоном и в дорогом шейном платке... Ах, мой друг, вы и перстень, стоящий целое состояние, забыли снять! Но как же снять – это ведь наверняка ее подарок... Нет, сразу обращает на себя внимание сей господин. И голова – гордая, с орлиным носом на высоком теле торчит... при таком росте одиноко бедной голове парить над прохожими... одни облака вокруг. Одиночество очень высоких людей... И Антуанетта, маленькая красотка, нежный плющ вокруг дуба... маленькие холеные ручки... ее губы... Все это, друг мой, я испытал сегодня ночью. Тело Антуанетты в моей постели... тело другой...»

После недолгого молчания Бомарше обрушил на пришедшего поток обычных театральных восклицаний:

– Дорогой граф! Сколько лет! Простите, что принимаю вас в спальне. Маленький островок уюта, этакая лодка Ноя... Гостиная, столовая и прочие тридцать комнат совершенно разрушены потопом революции, да-с... И сложное финансовое положение не позволяет, увы, предпринять необходимые меры. Но я привык... Когда-то я верил, что для счастья необходим дворец, а теперь вот счастлив в единственной комнате, ибо знаю: всех нас ждет последнее самое долгое счастье в комнате не более чем в пару метров.»

Ферзен не слушал – он уже увидел те стулья. И не мог оторвать от них глаз.

Бомарше продолжал искриться улыбками – само дружелюбие:

– Эти стулья в полном вашем распоряжении. Присаживайтесь, граф поудобнее. Вы ведь не раз на них сиживали. Боже мой, все это было не так давно... и так давно». Другая жизнь, другая жизнь...

– Я просил через вашего слугу уступить их мне, – сказал граф. Он ненавидел этого тучного человека, его постоянную улыбку, точнее – постоянную насмешку.

– Конечно же, конечно, они дороги вам! – воскликнул Бомарше. – Но есть затруднение: мне они дороги тоже. Они для меня – часть восхитительного мира, который навсегда исчез. Где он? Разве что остался в моих комедиях... Власть, слава – все тлен! Суета! «Повелитель сверхмогучий обращается во прах» – я вынужден цитировать себя. Помню, мне было чуть за тридцать» тогда правил Людовик Пятнадцатый. Я готовился уехать в Испанию по семейному делу: убить на дуэли соблазнителя сестры, что, кстати, и удалось... И как раз накануне отъезда мне пришлось быть в Версале В тот день, как сейчас помню, шел дождь... холодный был май... Я был в апартаментах герцогини де П. и из окна увидел носилки. Их вынесли из дворца, а на носилках, под простыней, намокшей под проливным дождем, ясно обозначалось нагое женское тело. Я в ужасе спросил: «Что все это значит?» И герцогиня объяснила: «Только что закрыла глаза госпожа де Помпадур...» Вот так! Вчерашнюю некоронованную королеву Франции» ее благосклонный взгляд ловили принцы крови, ее воспевали поэты и рисовали живописцы, с ней спешили поделиться своими открытиями ученые, да и ваш покорный слуга отправил ей свои первые часы» и вот ее, как подохшую собаку, спешно уносили прочь под проливным дождем, ибо по этикету во дворце не могло находиться мертвое тело. А король» он только заметил вослед когда-то обожаемому телу.– «Бедная мадам! Должно быть, печально отправляться в такое дальнее путешествие в такую плохую погоду...» И тотчас забыл о ней в объятиях другой. Двор сказал: «Бедняжка маркиза!» И тотчас начал ее любить, как прежде ненавидел. Мы, французы, первые в мире по непоследовательности» «Вот и кончилась греза», – сказал я тогда. И то же я повторил, когда убили королеву. Какой странный вкус у судьбы! Оставить жить, к примеру, меня, старого бумагомараку, и удалить из жизни такую красавицу, оставив ее голову в руках палача Сансона!

– Ни слова о Ней! – сказал граф.

– Да, конечно, иначе вы меня... Итак, я весь внимание. Я хотел бы услышать причину вашего страстного желания повидать меня, чтобы, как я понял, непременно меня убить.

– Вы выразились точно – убить. Я вам об этом написал. – И граф продолжил срывающимся от гнева голосом: – Я получил сведения, сударь, о вашем участии... касательно... касательно» – Он остановился, задыхаясь от ярости.

– Я вас понимаю, – Бомарше все так же нежно улыбался. – В гневе трудно формулировать. Позвольте мне. Тем более что удачная реплика – моя профессия. Итак, во-первых, вы получили сведения о некоем эпизоде, героиней которого была некая дама...

– Эпизоде?! Так вы называете грязный фарс, с которого началась гибель королевы Франции? И который придумали вы, жалкий писака! – Графу же сладил с гневом, был холодно-невозмутим. – Но сначала я хотел бы, сударь, услышать от вас все подробности. Прежде чем...

– ...вы убьете меня.

– Да. Я убью вас.

– Заключительная фраза дискуссионна по понятной причине: я постараюсь не дать вам это сделать. Что же до подробностей... вот эта часть фразы мне нравится. Я даже кое-что подготовил и, смею надеяться, с лихвой вознагражу ваше любопытство. Вы пришли услышать об одном эпизоде, но услышите о двух. О двух, я сказал бы, таинственнейших эпизодах, героиней которых оказалась она – королева Франции... Но одно уточнение. Вы должны понять, дорогой граф, что пришли в дом Бомарше, но оказались – где? В театре!

– Я не позволю издеваться... – Граф в бешенстве вскочил и попытался схватить Бомарше за горло.

С удивительной легкостью грузный Бомарше выскользнул из его рук и отпрянул к комоду. В руках у него оказалась шпага, которую он приставил к горлу графа. Свободной рукой с легким поклоном он уже протягивал ему другую шпагу.

Граф растерянно взял шпагу, а Бомарше опустил свою.

– Вы не правы, граф. Стоит ли убивать меня, так ничего и не узнав? Или лучше все-таки повременить и дать мне усладить вас подробным рассказом? А себя самого, – продолжал, тяжело дыша, Бомарше, – недурными воспоминаниями... столь необходимыми в сегодняшний вечер.

Граф молча отшвырнул шпагу. И Бомарше, не оборачиваясь, тоже отбросил свою.