Виктория Холт - Отравительница

В покои Катрин вошел ее дорогой Генрих, его сопровождал Эркюль. Малыш подурнел из-за оспы, на его лице остались щербинки; его больше не будут называть «красавчиком Эркюлем». Но Генрих, напротив, хорошел с каждым днем.

Увидев его, она не смогла удержаться от ласковой улыбки. Он любил одеваться ярко, но цвета его нарядов всегда сочетались идеально — Генрих обладал вкусом. В его ушах висели сапфировые серьги; он пришел показать их матери. Девятилетний мальчик обладал глазами Медичи — блестящими, темными. Как заурядно выглядели другие дети рядом с Генрихом! В них не было тонкости. Франциск не блистал умом, Карл был истеричен, Элизабет и Клаудия — тихими, послушными. Восьмилетняя непоседа Марго постоянно нуждалась в твердой родительской руке. Эркюль, утративший красоту, превратился в обычного капризного ребенка. Но ее дорогой Генрих был самим совершенством. Даже сейчас, глядя на него, она думала: «Почему он не стал моим первенцем?»

Он хотел показать ей свои новые серьги. Правда, они красивые? Она тоже считает, что сапфиры идут ему больше, чем изумруды?

— Мой дорогой, — сказала Катрин, — они великолепны. Но разве мальчики носят серьги?

Он поджал губы. Эркюль посмотрел на брата с тем удивлением, которое появлялось на лицах детей, когда они видели, как ведет себя Генрих с матерью, которую они все боялись.

— Но мне нравятся серьги, мама; поэтому я буду носить их.

— Конечно, будешь, мой дорогой. Вот что я тебе скажу: мужчины поступают глупо, не нося серьги. Они красят всех.

Генрих обнял ее. Он сказал, что хотел бы иметь в дополнение к серьгам сапфировое ожерелье.

— Ты — тщеславное создание, — заметила Катрин. — Кажется, ты надушился моими духами?

Генрих возбужденно ответил:

— Это твои лучшие духи, мама. Запах мускуса очаровывает меня. Космо или Рене могут приготовить их для меня?

Катрин обещала подумать об этом; он воспринял ее слова как обещание. Генрих затанцевал по комнате — не так жизнерадостно, как Марго, а изящно, чарующе. Затем он пожелал прочитать матери последнее сочиненное им стихотворение; услышав его, Катрин решила, что оно выдерживает сравнение с лучшими творениями Ронсара. О, подумала она, мой талантливый сын, мой красивый маленький итальянец, почему ты не стал моим первенцем?

Она обняла его и поцеловала. В очередной раз сказала себе, что воспользуется всей своей властью, чтобы возвысить любимого сына. Она была необходима ему так же, как и он — ей.

Но теперь он пожелал покинуть ее, отправиться в свои покои и заняться стихосложением; он хотел видеть свое отражение в новом венецианском зеркале, любоваться элегантными нарядами и серьгами, которые он носил.

Катрин отпустила его — в противном случае он бы закапризничал; когда Генрих ушел, Катрин с неприязнью подумала о других своих детях, мало походивших на него.

Она не захотела оставить Эркюля у себя; Катрин послала его в сад сказать сестре Маргарите, чтобы она срочно зашла к матери. Эркюль, похоже, испугался; когда Катрин называла Марго не этим уменьшительным именем, придуманным Карлом, это означало, что девочка в немилости.

— Ты можешь не возвращаться вместе с ней, — добавила Катрин. — Останься в саду.

Эркюль удалился; Марго незамедлительно выполнила приказ матери.

Перед Катрин стояла маленькая девочка, совсем непохожая на веселую кокетку из сада. Она сделала реверанс; большие темные глаза выдавали овладевший ею страх. Марго всегда боялась вызовов к матери.

Она шагнула вперед, чтобы поцеловать руку Катрин, но рассерженная женщина не протянула ее девочке.

— Я наблюдала за тобой, — холодным тоном произнесла Катрин, — и нахожу твое поведение постыдным. Ты валяешься на траве, как последняя служанка, пытаешься глупо кокетничать сначала с месье де Жуанвилем, потом с месье Бопро.

Катрин внезапно рассмеялась, напугав Марго. Девочка не знала, почему мать внушала ей страх. Да, она догадывалась, что ее ждет порка, которую осуществит воспитательница; но девочку секли часто, и Марго научилась уклоняться от розг. Она сама изобрела оригинальный способ и обучила ему других детей. Ее пугала не порка, а сама мать. Марго боялась разгневать Катрин. Однажды девочка сказала, что сделать это — все равно что рассердить Бога или дьявола. «Мне кажется, — заявила Марго, — ей известно все, что мы делаем; она видит нас, находясь далеко, и знает наши мысли. Вот что пугает меня».

— Ты не просто глупа, — продолжала мать. — Ты развратна и порочна. Я бы не поручилась за твою невинность. Хорошенькое дело! Твой отец умер совсем недавно, а ты считаешь допустимым развлекаться в саду с двумя кавалерами.

При упоминании об отце Марго заплакала; она внезапно ясно вспомнила большого, доброго человека с серебристыми волосами и ласковой улыбкой; она всегда видела в нем прежде всего отца, а лишь затем — короля. Она забыла о нем, заставляя Генриха ревновать ее к глупому юному Бопро. Кажется, она забывала обо всем, находясь рядом с Генрихом де Гизом.

— Ты французская принцесса… ведешь себя постыдным образом. Скажи кому-нибудь из женщин — пусть найдут твою воспитательницу и пришлют ее ко мне.

Дожидаясь прихода наставницы, Марго успокаивала себя. Это пустяк, всего лишь порка. Но девочка не могла унять дрожь.

— Заберите принцессу, — сказала Катрин женщине. — Устройте ей порку и проследите за тем, чтобы она оставалась в своей комнате до конца дня.

Марго, по-прежнему дрожа, ушла от матери, но, оказавшись в коридоре с наставницей, вновь обрела присутствие духа; слезы внезапно остановились, девочка хитро посмотрела на бедную женщину, для которой экзекуция была более тяжким испытанием, чем для Марго.

В покоях принцессы наставница с розгой в руке пыталась настичь верткую, шуструю проказницу; редкие удары достигли подвижного маленького тела. Время от времени Марго насмешливо показывала женщине свой красный язычок; когда силы воспитательницы иссякли, Марго заплясала по комнате, любуясь своей расцветающей красотой и жалея о том, что Генрих де Гиз не может сейчас восхищаться ею.

Отпустив Марго, Катрин отправила служанку в сад за Карлом.

Как и Марго, он явился в страхе. Девятилетний Карл казался относительно здоровым мальчиком. Лишь после истерических припадков его глаза наливались кровью, а на губах выступала пена.

— Заходи, сын мой, — сказала Катрин.

— Вы звали меня, мадам.

— Я наблюдала за тобой, когда ты находился в саду, Карл.

В его глазах появился тот же испуг, что и у Марго. Он, как и его сестра, боялся всевидящего материнского ока.

— Что ты говорил Марии, Карл?

— Я спросил, можно ли мне почитать ей стихи.

— Стихи… написанные тобой для Марии?

Он вспыхнул.

— Да, мадам.