Виктория Холт - Королева-распутница

— Но, Гаспар, королеве-матери нельзя доверять. Жанна всегда это утверждала. Она знала, что говорит.

— Мы имеем дело с королем, моя дорогая. У короля доброе сердце. Он сказал, что гугеноты — такие же его подданные, как и католики. Я полон надежды.

Но со своим зятем, Телиньи, он говорил менее оптимистично. Когда они остались вдвоем, Гаспар сказал:

— Иногда я спрашиваю себя, достойна ли часть нашей партии помощи Господа. Сознают ли некоторые гугеноты важность нашей миссии? Понимают ли они, что пришло время установить Веру на нашей земле для многих грядущих поколений? Иногда мне кажется, что основная масса гугенотов не питает истинной любви к религии. Они используют ее как повод для ссор со своими врагами, они охотнее спорят о догматах, чем ведут праведную жизнь. Французы, мой сын, неохотно принимают протестантскую веру — в отличие от жителей Фландрии, Англии и немецких провинций. Наши люди любят веселье и торжества; они не стесняются грешить, вымаливать прощение у Господа и снова предаваться греху. Эту нацию не привлекает спокойная, мирная жизнь. Мы должны помнить это. Наличие двух религий было для многих лишь поводом для борьбы друг с другом. Мой сын, я встревожен. Эти вызовы ко двору таят в себе угрозу, которая не была видна, когда я находился в Париже. Но я полон решимости исполнить обещания, данные мною принцу Оранжскому; надо заставить короля сдержать свое слово.

— Все, что вы говорите, верно, — сказал Телиньи. — Но, отец мой, если король откажется сделать это, что мы сможем предпринять?

— Мы попытаемся повлиять на него. Я чувствую, что способен подействовать на короля, встретившись с ним наедине. Если мы останемся без его помощи, нам придется уповать на наших последователей, солдат, на нас самих…

— Помощь Шатильона покажется незначительной после надежд на обещанную помощь Франции.

— Ты прав, мой сын; но если Франция не сдержит своего слова, Шатильону не следует поступать так же.

— Я получил предостерегающие письма от друзей, находящихся при дворе. Отец, они умоляют нас не ехать. Гизы интригуют против нас; королева-мать действует заодно с ними.

— Мы не можем оставаться из-за этих предупреждений, сын мой.

— Мы должны сохранять бдительность.

— Не сомневайся, мы сделаем это.

За общим столом никто не говорил об отъезде, но все, от Гаспара и Жаклин до последнего слуги, думали о нем. Обитатели окрестностей любили Гаспара; в замке Шатильон находилась пища для всех страждущих. Сам адмирал установил традицию есть вместе с простыми людьми. Трапеза начиналась с чтения псалмов, за которым следовала молитва.

Сидя за длинным столом, Гаспар думал о борьбе, которая ждала адмирала и людей, поклявшихся помогать ему. Среди них был молодой принц Конде, походивший на своего жизнерадостного и галантного отца, погибшего за Веру. Молодой принц, при всех его достоинствах, не отличался большой силой духа. Другой единоверец Колиньи, девятнадцатилетний Генрих Наваррский, был смелым воином, но не обладал должным благочестием; он ставил удовольствия выше праведности. Он поддавался женским чарам, обожал вкусную еду и вино. Жизнелюбие мешало ему полностью посвятить себя религии. Телиньи? Гаспар возлагал на него большие надежды не потому, что был связан с ним узами родства. Колиньи видел в молодом человеке свою собственную преданность делу, решимость. Еще был герцог де Ларошфуко, горячо любимый королем Карлом, но юный и неопытный. Колиньи также помнил о шотландце Монтгомери, копье которого случайно убило короля Генриха Второго. Возможно, именно он возглавит движение гугенотов в случае смерти адмирала. Но Монтгомери был уже пожилым человеком. Лидера следует искать среди более молодых людей. Это место мог в будущем занять Генрих Наваррский.

Глупо думать о собственной смерти; мысли адмирала устремились в этом направлении под влиянием испуганных взглядов его родственников и друзей. Даже слуги посматривали на него боязливо. Они молча умоляли Колиньи пренебречь вызовом ко двору, не подчиниться приказу королевы-матери.

Только Телиньи не поддавался страху; он, как и адмирал, знал, что они должны как можно скорее отправиться в путь.

Гаспар легкомысленным тоном говорил о предстоящем браке, который соединит не только принцессу-католичку с принцем-протестантом, но и всех французов разной веры.

— Если бы король и королева-мать не были готовы проявить к нам расположение и терпимость, разве они пожелали бы заключения этого брака? Разве не сказал сам король, что в случае отсутствия благословения папы принцесса Маргарита и король Генрих заключат светский брачный союз? Мог ли он сказать больше? Уверяю вас, уж он-то — наш друг. Он молод и окружен нашими врагами. Прибыв ко двору, я смогу убедить его в праведности нашего дела. Он любит меня, он — мой близкий друг. Вам известно, как обращались со мной, когда я находился при дворе в последний раз. Карл советовался со мной по всем вопросам. Называл меня отцом. Он желает добра и мира королевству. Не сомневайтесь, мои друзья, я помогу ему добиться этого.

Но над столом разнеслось бормотание. При дворе находится итальянка. Как можно доверять ей? Адмирал, видно, забыл, как она отправила одного из своих отравителей в военный лагерь, где он жил тогда. Колиньи мог погибнуть. Адмирал слишком легко прощал людей, слишком легко доверял им. Нельзя прощать змею и доверять ей.

Этьенн, один из конюхов Колиньи, заплакал.

— Если адмирал покинет замок, — сказал этот человек, — он больше не вернется к нам.

Товарищи Этьенна испуганно уставились на него, но он настаивал на своих мрачных пророчествах.

— На сей раз королева-мать осуществит свой дьявольский замысел; зло одержит победу над добром.

Замолчав, он уронил слезу в чашку.

Когда убрали скатерть, священник — за столом адмирала всегда сидели один или два священника — благословил его. Колиньи заперся с зятем, чтобы обсудить планы и составить письмо с уведомлением об их скором прибытии ко двору.

Через несколько дней, когда они собрались покинуть замок, Этьенн встретил их в конюшне. Он ждал там с раннего утра; когда адмирал сел на коня, Этьенн бросился на колени и завыл, точно одержимый.

— Месье, мой добрый господин, — взмолился конюх, — не спешите к своей погибели, которая ждет вас в Париже. Вы умрете там… и все, кто поедет с вами, — тоже.

Адмирал слез с коня и обнял плачущего человека.

— Мой друг, ты позволил недобрым слухам разволновать тебя. Посмотри на мою сильную руку. Взгляни на моих спутников. Знай, что мы можем постоять за себя. Ступай на кухню и скажи, чтобы тебе дали чарку вина. Выпей за мое здоровье и успокойся.

Этьенна увели, но он продолжал оплакивать еще живого адмирала; приближаясь со своим зятем к Парижу, Колиньи не мог забыть эту сцену.