Людо Экхаут - Молчать нельзя

В довершение всего Стефану было написано на роду попасть под башмак неверной жены. Двадцати восьми лет он познакомился с красавицей Вандой, которой только что исполнилось девятнадцать. Она была похожа на цыганку, с вьющимися черными как смоль волосами, со смуглым лицом, на котором горели угольно-черные глаза, а рот выражал одновременно и жестокость, и чувственность. Она сразу же ответила согласие на, его предложение. Ее родители были бедными крестьянами, и Стефан Яворский казался им барином.

Свадьбу сыграли летом 1939 года. Стефан был безмерно горд и счастлив. Все постоянно смеялись — над ним, пусть же теперь мужчины с завистью смотрят на его красавицу жену. Он любил гулять с ней и радовался, когда ее провожали взглядами.

Ванда начала обманывать мужа через два месяца после свадьбы. Стефан, разумеется, и не подозревал об этом. Он был слишком занят поисками новой работы, так как прежний хозяин указал ему на дверь. А средств требовалось больше: ведь надо было баловать свою красавицу. Она же относилась к нему снисходительно и иронически, быстро поняв, что Стефан — жалкий неудачник.

Зимой 1941/42 он работал на постройке бараков в лагере Миколув под Катовице. Жили они в небольшом домике в деревне, севернее Освенцима. На работу приходилось ездить поездом. Стефан уезжал в пять часов утра и возвращался в девять вечера. Вот уже несколько месяцев у него был верный кусок хлеба. Кончали строить в одном месте и сразу начинали в другом. Шансов оказаться на улице было меньше, чем на другой работе. Строительство велось немецкой фирмой, и всегда не хватало рук. Поляки не хотели работать на немцев и предпочитали скрываться в лесах.

Стефана не смущало, что его окружали, как правило, лодыри, немецкие прихвостни и преступники. Квалифицированных рабочих не было, поэтому его недостатки меньше бросались в глаза. Но и тут он служил постоянной мишенью для насмешек. Он не обращал внимания, когда смеялись над ним самим (привык к этому), а насмешки над женой объяснял чистейшей завистью.

Стефан старался забыть, на кого работает, но иногда задумывался над тем, что происходит в Освенциме. Из ворот лагеря то и дело выезжали машины, доверху груженные одеждой. Он отбрасывал эти мысли. Ванда последние месяцы стала внимательнее к нему. Она давала ему на работу такие завтраки, которые приводили всех в изумление. А ночами… Правда, она не совсем охотно принимала его ласки, но все же не прогоняла прочь с язвительной усмешкой, как это нередко случалось раньше.

И все же он начал сомневаться в верности своей красавицы жены. Постоянные насмешки по одному и тому же поводу, их недвусмысленность зародили в нем подозрения.

И вот однажды его окончательно вывели из себя.

Все началось как обычно.

— Черт возьми, Стефан, расскажи-ка что-нибудь еще о твоей жене…

Он мог без конца говорить о Ванде. Она всегда была в его мыслях, и он не упускал случая что-нибудь рассказать о ней.

— Каждому дураку ясно, что не по Ванде такое чучело гороховое, как ты. Женщинам с ее темпераментом надо бы разрешать выходить замуж сразу за пятерых или шестерых.

— Жаль, что ей не по вкусу простые рабочие. Не мешало бы познакомиться с ней поближе. Но Ванда предпочитает, конечно, более откормленных.

— Господ немцев, — добавил кто-то, и все громко расхохотались.

— Вы готовы лопнуть от зависти, — сказал Стефан. Грегорц, подай мне вон тот молоток.

— Замолчите! — закричал один из немецких надсмотрщиков. — Вам здесь платят не за трепотню.

Но как только он отвернулся, все началось сначала.

— Будет не очень приятно, Стефан, когда ты узнаешь, что тебе достаются лишь объедки.

— Какие же вы все-таки мерзкие люди! У вас грязные сердца и злые языки. Противно слушать. Вы просто завидуете мне.

— А как вы назовете своего первенца, Стефан? Уж, наверное, не Стефаном. . Это было бы слишком большой наглостью с ее стороны.

— Назовите его лучше Адольфом, — произнес толстый рабочий с усмешкой.

— Лучше посмотри на свои бутерброды, — сказал Стефан. — Твоя любящая жена подсунула тебе сухой хлеб с большой любовью. А моя дала мне с говядиной и ветчиной…

— А где она их взяла, Стефан?

И тут его как обухом по голове стукнуло! В самом деле, где она взяла это? Мясо стало в изголодавшейся Польше неслыханной роскошью. Откуда у нее красное французское вино? А этот ярко-красный пеньюар, обтягивающий фигуру? А тончайшая ночная сорочка? На какие средства она купила радиоприемник и коврик? А кофе, который они пили в прошлое воскресенье?

Стефан пытался успокоить себя. Зачем ей обманывать его? Она ведь всегда была холодна и неохотно принимала его ласки. Обычно она отодвигалась от него. А если и не противилась его желаниям, то отвечала на них сдержанно, закрыв глаза и недовольно сжав губы.

— Да бросьте, черт возьми! Ведь Стефану все известно не хуже нас. Еще кровать не успеет остыть после него, а немец уж тут как тут. Стефан хитрее, чем кажется. Он закрывает на все глаза и делает вид, что ни о чем не догадывается. А сам уплетает мясо и пирожки, пьет кофе и, может быть, русское шампанское.

— Как вы могли дойти до такой низости?! — воскликнул Стефан. В нем все клокотало. Он понимал, что ведет себя трусливо и глупо. Он сносил все. лишь потому, что не умел сопротивляться. Но не вступиться за честь Ванды он не мог. Любовь к ней была настолько велика, что и теперь, через два с половиной года совместной жизни, он был готов целовать землю, по которой она проходила. Ее стройная фигура всегда глубоко волновала его. Он готов был плакать от радости при одной мысли о том, что когда-нибудь она подарит ему сына. А еще лучше дочку, похожую на нее. Но если она… если она осмелится попрать в нем то единственное и прекрасное, что? возвышало его над другими, его безмерную любовь, то он…

Ему хотелось крикнуть им в лицо: «Вы и не представляете, как она любит меня, как целует по утрам, провожая на работу, как ласкает усталого, когда прихожу домой… « Хотелось крикнуть, но… в действительности ничего подобного не было. Страшное сомнение, закралось в душу. Проклятие! Что они привязались к нему?

— А ты поезжай домой да посмотри сам, — послышался снова подначивающий голос.

— Бьюсь об заклад, в своем курятнике ты найдешь чужого петуха!

— Нет уж, лучше не езди, Стефан! А вдруг там большой и сильный петух?

Стефан бросил молоток. Губы дрожали. Он чуть не плакал, но, к счастью, сдержался и проглотил обиду. Ему не хотелось оставаться посмешищем на всю жизнь. Он жаждал уважения и завидовал каждому, кто казался настоящим мужчиной.

— А вот и поеду! — воскликнул Стефан. — Поеду и посмотрю, как там у нее дела.

Он направился в барак за своим пальто.

— Эй, Яворский, ты куда? — окликнул его надсмотрщик.