Людо Экхаут - Молчать нельзя

Боже мой! Какая ослепительная чистота! Какой идеальный порядок! Веселые светло-серые обои. Начищенная до блеска кровать, белоснежные простыни. И его Геня!

Счастливая юная мать с ребенком у белой пышной груди!

— Проклятие! — прошептал Януш. Он не мог найти других слов после пяти месяцев лишений, после пяти месяцев разлуки со своим счастьем. «Проклятие… » Горячие слезы навернулись на глаза. В горле застрял комок, он проглотил его и повторил: — Проклятие!

— Януш! — воскликнула Геня, широко раскрыв глаза. — О Януш!

Ребенок захлебнулся и закашлялся.

— Мальчик? — спросил Януш.

Ему хотелось сказать многое, но слов не было. Он не. мог оторвать взгляда от Гени и ребенка, снова прильнувшего к груди. Голова кружилась.

— Конечно, мальчик! — ответила Геня с гордостью.

«Она пополнела», — подумал Януш. Его маленькая девочка превратилась в цветущую женщину, стала еще прекраснее, чем была в его одиноких мечтах. Это его несколько пугало. Теперь он не осмелится прикоснуться к ней.

— Иди же сюда, чудак, — нежно позвала Геня. — Подойди к нам.

— Я очень грязный, — ответил Януш. — Не стригся и не мылся целую вечность, неделями спал одетый.

— Ну иди же! — повторила Геня почти повелительно и продолжала, гордая и счастливая:— Погляди, как он сосет, этот маленький обжора. Акушерка говорит, что у меня молока — как у дойной коровы.

Януш осторожно, не спеша прикрыл за собой дверь и нерешительно приблизился к видению, которое часто представало перед ним в дни одиночества. Ему не верилось, что все это происходит не во сне, а наяву. Он с опаской вдыхал родной воздух комнаты и постепенно возвращался к прошлому счастью. В смущении он остановился у кровати, смотрел, не сводя глаз с прекрасного лица своей темноволосой жены, которая стала похожа на мадонну. Он смотрел на белую грудь, и на крошечную ручку, лежащую на ней, и на жадно сосущий ротик. Смотреть не было сил. Неужели эта изумительная женщина — его жена? Неужели они были близки? И это маленькое существо — его сын?

— Ну хватит с тебя, ненасытный, — сказала Геня, от'няла малышку от груди и, гордо держа его в руках, повернулась к Янушу: — Он как две капли воды похож на тебя, Януш. Может быть, ты все-таки поцелуешь меня?

Она протянула руку. Тонкую, нежную, белую руку. Этого он уже не вынес, упал на колени и покрыл руку поцелуями. Их лица оказались рядом.

— Я грязный, — шептал он. — От меня, наверное, пахнет самогоном…

Но губы были уже рядом с ее губами. Милые мягкие губы его Гени. В ее поцелуе было столько любви и нежности, что он чувствовал себя с каждой секундой все беспомощнее. Она была сказочной феей, а он напоминал лешего. Его облик не гармонировал с чистотой комнаты и красотой молодой матери.

— Откуда ты узнал? — спросила Геня. — Как тебе удалось прийти?

— Мне сказали, — ответил он неопределенно и прижался головой к ее плечу. Она гладила его заросшее лицо. Как хорошо и в то же время страшно! Как теперь вернуться обратно в леса с воспоминаниями о прикосновении ее пальцев, о вкусе ее поцелуев на своих губах?

— Ты изменилась, — сказал он.

Но изменился он сам. В течение пяти месяцев скитаний семья, дом, жена, ребенок жили лишь в его мечтах. И теперь, когда эти мечты осуществились, он потерял уверенность. Геня стала почти чужой. Нет, не чужой. Она стала иной, недосягаемой для пропахшего потом партизана.

— Я тебе больше не нравлюсь? — спросила она с обидой. — Акушерка говорит, что я буду такой же стройной, как прежде. Разве только несколько шире в бедрах. Ну посмотри на меня!

Он опустил глаза. Сначала нужно привыкнуть к тому, что все это происходит не во сне и рядом его Геня.

— Поглядел бы ты на меня в последние дни перед появлением иа свет этого шалунишки! — проговорила Геня. — Я была как бочонок и смеялась над собой, смотрясь в зеркало. Мне казалось, что малыш будет гораздо крупнее, и я была немного огорчена, что он весит меньше восьми фунтов. Акушерка обрадовала меня, сказав, что родился мальчик. Послезавтра его будут крестить. Мы назовем его Янушем в честь его татека, в честь его папы.

— А кто эта акушерка? — спросил Януш, чтобы заставить ее говорить.

Голос Гени успокаивал его. Лучше пусть говорит она, а не он. Что мог он рассказать ей об этих пяти месяцах? Слушая ее, он чувствовал себя снова дома. Для нее он словно и не отсутствовал. Он же за время разлуки совсем отвык от семьи.

— Ты ее не знаешь, — ответила Геня. — Она из Данцига, обычно принимала у евреек. Немка, но прилично говорит по-польски. Да и фамилия у нее польская. У меня она несколько недель. Ухаживала за мной очень хорошо. Ты ведь останешься. Немцы уже давно не появлялись, а сначала приходили регулярно и обыскивали дом. Думаю, что теперь они забыли о тебе. Прими ванну и переоденься. Сегодня ночыо мы будем спать вместе, но ты же понимаешь — тебе нельзя,. . Я так тосковала по тебе…

Он резко отшатнулся от нее.

— Мне надо уходить, — сказал он торопливо.

Ванна, несколько дней дышать с ней одним воздухом, провести ночь рядом с ней — нет, этого ему не вынести! Домашняя обстановка и атмосфера его бывшего счастья так подействуют на него, что у него уже не хватит мужества уйти снова.

— Нет, не уходи, — воскликнула Геня. Слезы показались на глазах. — Я так люблю тебя и не перенесу, если ты сейчас же уйдешь. Мы часто говорили о тебе. Ты и не представляешь, что можно говорить с ребенком даже тогда, когда он еще в тебе. Он понимал меня. Честное слово! Я клала руку на живот и рассказывала ему о его татеке. А он начинал шевелиться. Мне было больно, но очень приятно.

— Завтра я должен быть в Варшаве, — солгал Януш. Я не могу остаться. Но, возможно, скоро приду опять. Может быть, и война протянется недолго.

— Постой! Подержи его на руках. Смотри, какой он легкий, — упрашивала Геня, протягивая ребенка. Его руки ноказались ему слишком большими для такого крошечного, хрупкого создания, смотревшего на него испытующе своими разумными глазками. Знакомство оказалось удачным. Малышка икнул и уцепился ручонкой за его палец. Януш растрогался. —

— Он узнал своего татека, — сказала Геня. — Он плачет, когда в комнату входит акушерка. С тобой же он спокоен, чувствует себя в безопасности. Я так много рассказывала ему о тебе, что…

— Я пойду, — перебил ее Януш с болью в сердце и отдал ей ребенка. — Ничего не поделаешь, Геня. Эта проклятая война взяла меня в свои цепкие лапы. Я и не предполагал, что все это еще существует, — сказал он, обводя взглядом комнату. — Там, где я, некогда заниматься собой. Мы говорим о еде, о водке и о немцах, которых предстоит уничтожить. Мне придется снова привыкать к тебе, к счастью…

Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, страшась соблазна прикоснуться к ее влажным, теплым губам. Его смущала белизна ее тела, которое принадлежало ему и подарило ему сына и которое все же стало для него чужим. Он был поражен, когда она без стеснения заговорила с ним о своих бедрах и груди, словно это было неприличным по отношению к такому грубому мужику, каким он стал.