Георг Эберс - Невеста Нила

Жена мукаукаса всплеснула руками и отвечала, рыдая:

— Я сделаю все, что ты желаешь. Но вспомни о нашей вере и о бедной Катерине!

— О Катерине? — повторил наместник, и по его поблекшим губам скользнула сострадательная усмешка. — Наш сын рядом с этой жалкой девочкой!

Глаза больного загорелись огнем и он воскликнул:

— Георгий, сын мукаукаса и сам великий мукаукас, и весь наш род, все это были высокие, статные люди. Вспомни, Нефорис, моего отца, дядю, наших покойных сыновей, взгляни на Ориона, ведь все мы, точно на подбор, крепкие, рослые, как пальмы и дубы!… И вдруг в нашу семью богатырей вступит Катерина, такая карлица, такое ничтожество!… Какие потомки произойдут от подобного брака?… Между тем Паула, этот роскошный кедр Ливана, обновит благородную кровь нашего великого старинного рода.

— Все это хорошо, но вера?… — возразила со стоном Нефорис. — Кроме того, Орион, вспомни, как ненавидит тебя дамаскинка.

— Не будем говорить об этом в настоящую минуту, — уклончиво заметил глубоко взволнованный юноша. — Если бы я только предвидел, отец мой, что могу рассчитывать на твое согласие…

— Но вера… вера!… — прервал его слабеющим голосом наместник.

— Я не изменяю своей вере! — с жаром воскликнул Орион, целуя руку отца. — Представь себе, как мы будем жить, Паула и я, в этом доме, где вырастет новое поколение, достойное своих славных предков.

— О я вижу это светлое будущее! — пролепетал костенеющим языком мукаукас и опрокинулся на подушки в глубоком забытьи.

Нефорис побежала за Филиппом, в ту же минуту в спальню вошла заплаканная Мария.

Врачу удалось вскоре привести больного в чувство. Он открыл глаза и сказал отчетливо и довольно громко:

— Здесь пахнет мускусом; ангел смерти близко!

После этого он долго лежал без движения, не говоря ни слова, но на его лице отражалась напряженная работа мысли. Наконец Георгий глубоко вздохнул и едва внятно проговорил:

— Что случилось, того не вернешь. Греки убили моих сыновей, притесняли египтян. Мусульманин тоже чужестранец, но он справедливее. Что сделано, то сделано… Теперь в нашей стране стало хорошо… — Повторив несколько раз подряд последнее слово, мукаукас опять глубоко вздохнул и простонал: — У меня ужасно озябли ноги… Нет, оставьте, не надо прикрывать их: я люблю прохладу.

Филипп и дьяконисса принесли ему грелку для ног, и больной взглянул на них с благодарной улыбкой.

— В доме Божьем я всегда находил приятную прохладу, — продолжал он. — Теперь прощение церкви ободряет меня в минуту смерти. Помни, сын мой, не отступай от нее. Глава нашего дома не должен быть отступником. Новая вера приобретает все больше и больше последователей. Тщеславие и корысть покоряют тысячи сердец. Но мы обязаны твердо держаться заветов Иисуса Христа, обязаны свято хранить заветы отцов своих. Если бы я, мукаукас, захотел в угоду калифу перейти в мусульманство, он сделал бы меня своим наместником, облек в пурпур и поручил мне управление страной. Как много наших соотечественников перешло на сторону арабов! Ты также подвергнешься искушению, Орион, но, смотри, не уступай. Мусульманская вера имеет много привлекательного для невежественной массы. Наши победители придумали соблазнительные приманки для загробной жизни. Однако мы с тобой, сын мой, будем стремиться к тому непорочному раю, который обещан нам божественным Искупителем.

— Да, да, отец! — воскликнул юноша. — Я останусь христианином, буду тверд и непоколебим в православной вере!

— Хорошо! — прервал его больной. Он боялся напоминания, что его сын хочет жениться на мелхитке, и торопливо продолжал: — Паула… Но не станем говорить об этом… Вера… не изменяй своей… Во всем остальном, дитя мое, поступай, как хочешь. Ты честный человек, я уверен в своем сыне и потому умираю спокойно. Земных благ у тебя достаточно, материально ты вполне обеспечен. О Господи, удалось ли мне исполнить вовремя святую волю твою? Кажется, я был добрым мужем и заботливым отцом. Как думаешь ты, Нефорис? Но самым лучшим утешением для меня служит то, что много лет я был судьей в здешней стране и никогда, ни разу в жизни не поступил против совести, Господь мне в том свидетель. Для меня все были равны: богатый и бедный, могущественный и беззащитный. Кто осмелился бы сказать…

Тут Георгий замолк: силы изменили ему. Беспомощно осматриваясь кругом, он увидел внучку, стоявшую на коленях у его изголовья, напротив Ориона. Это прервало нить размышлений умирающего, который подводил итоги своей долгой, богатой значительными событиями жизни. Мария заметила, что он напрасно старается повернуть к ней голову. Ее не испугал неподвижный взор мукаукаса и багровый оттенок кожи, страшно изменивший дорогие черты. Девочка вскочила с колен и бросилась к нему на грудь в порыве отчаяния, покрывая горячими поцелуями губы и щеки страдальца.

— Дедушка, дедушка, — кричала она, — не покидай нас! Умоляю тебя, поживи еще с нами!

На запекшихся губах старика мелькнуло что-то похожее на улыбку. Ему хотелось выразить словами всю нежность, которую он питал к этому юному любящему созданию, но у больного не хватило голоса, и он смог только почти беззвучно пролепетать:

— Мария, душа моя! Ради тебя я прожил бы еще долгие годы, но передо мной открывается лучший мир… Я стою на пороге вечности… Настало время покинуть вас.

— Нет, нет, я буду так горячо молиться, что ты непременно выздоровеешь! — воскликнула девочка.

— Полно, дитя мое, — возразил Георгий. — Спаситель зовет меня. Прощай, живи! Не привела ли ты с собой… Я не вижу ее, однако… Не привела ли ты своей Паулы? Скажи, она ушла отсюда оскорбленной?… Ах если бы Паула знала… Дочь Фомы несправедливо судила о нас!…

В сердце маленькой Марии происходила мучительная борьба. Ей хотелось откровенно высказаться перед умирающим дедом. Зачем на Паулу бросили тень подозрения? Правдивый ребенок возмущался обманом, недаром вчерашние события не давали девочке спать целую ночь.

— Послушай, дедушка, — начала она решительным тоном, припадая головой к подушке больного, — ты должен узнать одну вещь, прежде чем Спаситель возьмет тебя в свои небесные селения. Паула сказала правду на суде, она вовсе не лгала даже ради своего любимого слуги, несчастного Гирама. Золотая пластинка, а вовсе не резной камень, висела вчера утром на ее ожерелье. Орион может говорить, что угодно, но я видела жемчужный убор своими глазами, клянусь в том памятью моего отца! Катерина также опомнилась и созналась мне сегодня утром в своей лжи. Она дала несправедливое показание перед судьями в угоду Ориону, который для нее дороже всего на свете. Я не знаю, в чем провинился перед ним Гирам, но судьи приговорили сирийца к смертной казни, поверив словам Катерины. Между тем Паула нисколько, решительно нисколько не причастна к краже смарагда!