Георг Эберс - Император

Слепой Гелиос попросил у нее позволения потрогать ее платье, и Арсиноя, убедившись, что его ручонки чисты, провела ими по глянцевитой шелковой материи.

Теперь она была настолько готова, что можно было позвать портного и отца.

Она чувствовала себя очень счастливой. Выпрямившись, как настоящая царская дочь, но с боязливо трепещущим сердцем, как бедная девушка, которой предстоит показать тысячам устремленных на нее глаз свою скрытую до сих пор красоту, выхоленную в родительском доме, она пошла в жилую комнату; но, протянув руку к ручке двери, она тотчас же отняла ее, так как услышала голоса нескольких мужчин, которые, должно быть, только что вошли к ее отцу.

— Подожди еще немножко, к нам кто-то пришел, — сказала она шедшей за нею помощнице портного и приложила ухо к двери, чтобы прислушаться к голосам.

Сначала она не поняла ничего из того, что слышала; но конец странного разговора в комнате был так ужасно понятен, что она не могла бы забыть его до конца дней.

Отец Арсинои заказал Софиллу два новых платья для нее, согласился на цены портного и обещал ему скорую уплату. В это время в квартиру смотрителя дворца вошел Мастор и объявил Керавну, что его господин и продавец художественных произведений Габиний из Никеи желает с ним говорить.

— Твой господин может войти, — отвечал гордо Керавн. — Я полагаю, что его мучит несправедливость, которую он совершил в отношении меня; но Габиний не переступит этого порога, так как он мошенник.

— Будет хорошо, если ты попросишь вон того человека оставить тебя теперь, — продолжал раб, указывая на портного.

— Кто приходит ко мне, — надменно отвечал Керавн, — тот должен примириться с тем, что он может встретить у меня каждого, кому я позволяю входить в мой дом.

— Нет, нет, — настойчиво убеждал раб, — мой господин — особа более важная, чем ты думаешь. Попроси этого человека уйти.

— Я уже знаю, знаю это, — возразил Керавн, улыбаясь. — Твой господин — знакомый императора. Вот мы и увидим, кому из нас двоих окажет Адриан предпочтение после представления, которое мы устраиваем. У этого превосходного портного есть дело, и он останется у меня. Сядь там в углу, друг мой.

— Портной! — вскричал Мастор в ужасе. — Говорю тебе, он должен удалиться.

— Должен? — спросил Керавн с гневом. — Раб осмеливается распоряжаться в моем доме? Мы еще посмотрим.

— Я ухожу, — прервал Керавна благоразумный ремесленник. — Здесь не должно происходить спора из-за меня. Через четверть часа я приду опять.

— Ты останешься, — приказал Керавн. — Дерзкий римлянин воображает, что Лохиада принадлежит ему, но я ему покажу, кто здесь господин.

Мастор, однако, не смутился от этих слов, высказанных повышенным голосом. Он схватил портного за руку, повел его за собой вон из комнаты и прошептал ему:

— Иди за мной, если хочешь избежать неприятностей.

Оба удалились, и Керавн не задерживал портного, так как ему пришло в голову, что присутствие ремесленника принесло бы ему мало чести.

Он вздумал показать себя надменному архитектору во всем своем достоинстве и сообразил, что было бы неблагоразумно без нужды раздражать этого страшного бородатого человека с большой собакой.

Взволнованный и не свободный от опасений, он начал ходить взад и вперед по комнате. Чтобы ободрить себя, он быстро наполнил стакан вином из стоявшей на столе кружки, осушил его, наполнил снова, выпил опять, не разбавляя вина водой, и затем, с раскрасневшимися щеками и скрестив руки, стал ожидать своего противника.

Император вошел в комнату вместе с Габинием.

Керавн ждал его приветствия, но Адриан не сказал ни слова, бросил на него полный презрения взгляд и прошел мимо, не обращая больше на него никакого внимания, как будто перед ним был столб или какая-нибудь бесполезная утварь.

Кровь ударила в голову смотрителя, и он целую минуту напрасно искал слов, чтобы выразить свое негодование.

Габиний обращал на Керавна так же мало внимания, как и Адриан. Он шел впереди императора и остановился перед мозаикой, за которую предлагал такую большую сумму и из-за которой он несколько дней тому назад был довольно грубо выпровожен смотрителем, и сказал:

— Прошу тебя посмотреть на это образцовое произведение.

Император посмотрел на пол, но едва он начал углубляться в созерцание картины, величие красоты которой умел оценить вполне, как позади него раздались произнесенные с усилием и хриплым голосом слова Керавна:

— В Александрии здороваются с людьми, к которым… к которым приходят в гости.

Адриан лишь наполовину повернул голову к говорившему и сказал как бы в пространство с глубоким обидным презрением:

— В Риме тоже здороваются с честными людьми. — Затем он опять начал рассматривать мозаику и сказал: — Великолепно, превосходно! Ценное, неоценимое произведение!

Глаза смотрителя выступили из своих впадин при ответе императора. Красный как вишня, с бледными губами, он подошел ближе к Адриану и, с трудом переведя дух, спросил:

— Что значит… что могут значить твои слова?

На этот раз Адриан быстро и окончательно повернулся к смотрителю дворца. В его глазах горело то уничтожающее пламя, выносить которое могли только немногие, и его густой голос загремел в комнате, когда он вскричал:

— Мои слова значат, что ты управитель нечестный; что я узнал, как ты обращаешься с порученным твоему попечению имуществом; что ты…

— Что я? — спросил Керавн, дрожа от бешенства и подступая к императору.

— Что ты… — вскричал последний ему в лицо, — что ты хотел продать вот этому человеку ту картину на полу; что ты — узнай уж все за один раз, — что ты дурак и к тому же еще мошенник!

— Я, я… — прохрипел Керавн и ударил пальцами по мускулам своей мясистой груди, — я мош… ты поплатишься мне за эти слова!

Адриан холодно и иронически засмеялся, а Керавн с неслыханной для его тучности быстротой кинулся к Габинию, вцепился рукой в ворот его хитона и начал трясти этого тщедушного, как тонкое деревцо, человека, хрипя:

— Я отомщу тебе за твою клевету, змея, злобная гадина!

— Безумный! — вскричал Адриан. — Оставь лигурийца в покое или, клянусь собакой, ты раскаешься.

— Раскаюсь? — проговорил Керавн. — Не мне, а тебе придется раскаяться, когда император будет здесь. Тогда произойдет расчет с клеветниками, с бессовестными нарушителями домашнего мира, с легковерными простаками…

— Человек, — прервал его Адриан, не горячась, но строго и грозно, — ты не знаешь, с кем говоришь.

— О, я знаю тебя, знаю слишком хорошо… Но я… я… Должен ли я тебе сказать, кто я?

— Ты дурак, — отвечал император, презрительно пожимая плечами. Затем он холодно, величаво и почти равнодушно прибавил: — Я — император.