Георг Эберс - Император

— Ах, государь! — вскричал испуганный Антиной с упреком.

— Когда мы отошли от могилы, — продолжал Адриан, не обращая внимания на замечание юноши, — мы встретили старика в белой одежде и какую-то странную девушку, хромую и необыкновенно красивую.

— Она тоже шла к больным?

— Да, она несла им лекарство и хлеб.

— Но она не вошла к ним?

— Вошла, несмотря на мое предостережение. В ее спутнике я узнал своего старого знакомого.

— В старике?

— Он во всяком случае старше меня. Мы с ним часто встречались в Афинах, когда были еще молоды. Он принадлежал тогда к числу последователей Платона. Он был прилежнее и, может быть, также и талантливее нас всех.

— Каким образом подобный человек очутился при больных в Безе? Он сделался врачом?

— Нет. Еще в Афинах он с пламенным рвением искал истину и теперь утверждает, что нашел ее.

— Здесь, среди египтян?

— В Александрии, у христиан.

— А хромая девушка, сопровождавшая философа, тоже верит в распятого бога?

— Да, она сиделка или что-то в этом роде. Однако есть что-то великое в мечтаниях этих людей.

— Правда ли, что они поклоняются ослу и голубю?

— Вздор.

— Я тоже не совсем этому верил. Но, во всяком случае, они добры и заботятся о всех страждущих, даже чужих, не принадлежащих к их числу.

— Откуда ты знаешь это?

— Да ведь в Александрии много говорят о них.

— К сожалению. Я не преследую призрачных врагов, а к ним я причисляю мысли и верования людей; но иногда я спрашиваю себя: полезно ли для государства то, что граждане перестают бороться с житейскими нуждами и утешают себя надеждой на фантастическое счастье в другом мире, который, может быть, существует только в воображении тех, кто верит в него?

— Я бы желал, чтобы жизнь совсем оканчивалась смертью, — сказал Антиной задумчиво. — Однако же…

— Ну?

— Если бы я знал наверное, что найду в том другом мире тех, которых мне хотелось бы увидеть снова, я пожелал бы второй жизни.

— Значит, ты желал бы снова и целую вечность толкаться и тесниться среди массы старых знакомых, которых от первого до последнего смерть посылает в другой мир?

— Нет, но я желал бы, чтобы мне было позволено вечно жить с некоторыми избранными.

— А я принадлежал бы к их числу?

— Да! — вскричал Антиной с жаром и прижал губы к руке Адриана.

— Я знал это. Но ни за какую цену, даже из-за тебя, моего любимца, я не пожелал бы отказаться от единственного права, которое составляет преимущество человека перед бессмертными богами.

— Какое право ты подразумеваешь?

— Право выйти из рядов живущих, как только небытие мне покажется сноснее существования.

— Боги, разумеется, не могут умереть.

— А христиане желают умереть только для того, чтобы присоединить к старой жизни новую.

— Более прекрасную, чем первая на земле.

— Они называют ее блаженною. Мать этой вечной жизни — неутомимая жажда существования — не умирает даже среди самых несчастных людей; ее отец — надежда. Они веруют в отсутствие страданий на том, другом, свете, потому что тот, кого они называют Искупителем, распятый Христос, якобы освободил их от будущей скорби своей смертью.

— Разве может кто-нибудь взять на себя страдание другого, как тяжесть или одежду?

— Они говорят это, и мой друг из Афин в этом убежден. В сочинениях по магии имеются указания, каким образом можно перенести несчастье не только с людей на животных, но и с одного человека на другого. Были даже произведены по этому поводу замечательные опыты над рабами, и в некоторых провинциях мне все еще приходится бороться против человеческих жертв для умилостивления или умиротворения богов. Вспомни только о невинной Ифигении, приведенной к алтарю 162. Разве не сомкнулся треснувший форум после того, как Марк Курций бросился в трещину? 163Если судьба пускает тебе вслед смертоносную стрелу и я принимаю ее своей грудью, то, может быть, судьба довольствуется этим ударом, не спрашивая, в кого попала стрела.

— Боги были бы слишком прихотливы, если бы они не захотели принять твоей крови вместо моей.

— Жизнь есть жизнь, — возразил император, — и жизнь юноши дороже жизни старика. Тебя ожидает еще много радостей.

— А ты нужен для всего мира.

— После меня явится другой. Ты честолюбив, мальчик.

— Нет, господин.

— Что же это значило в таком случае? Все поздравляли меня с сыном Вером, только ты не поздравил. Или тебе не нравится мой выбор?

Антиной покраснел и со смущением опустил глаза, а Адриан сказал:

— Говори откровенно то, что думаешь.

— Претор болен.

— Ему остается жить немного лет, а когда он умрет…

— Он может выздороветь.

— Когда он умрет, я должен буду искать себе другого сына. Как ты думаешь: от кого каждому, будь то раб или консул, в особенности приятно слышать слово «отец»?

— От того, кого он искренне любит.

— Совершенно верно, и в особенности, когда этот единственно любимый предан ему с непоколебимой верностью. Я такой же человек, как и другие, а ты, мой славный мальчик, стоишь теперь ближе всех к моему сердцу, и я благословлю тот день, когда сумею позволить тебе назвать меня «отцом» перед всем миром. Не прерывай меня. Когда ты крепко заберешь в руки всю свою волю, когда ты с неослабным вниманием, как на охоте, будешь всматриваться в деятельность окружающих тебя людей, когда ты постараешься изощрить свой ум и усвоить то, чему я буду учить тебя, тогда может случиться, что со временем вместо Вера Антиной…

— Только не это! — вскричал юноша, сильно побледнев и подняв руки с умоляющим видом.

— Величие, которое нам внезапно посылает судьба, кажется нам страшным только до тех пор, пока оно для нас ново, — возразил Адриан. — Моряк скоро привыкает к бурям, и в конце концов человек носит багряницу так же свободно, как ты свой хитон.

— О господин, прошу тебя, оставь эти мысли, — сказал Антиной тревожно, — я не гожусь для величия!..

— Из маленьких ростков вырастают пальмы.

— Но я только бедная маленькая былинка, прозябающая в твоей тени. Гордый Рим…

— Рим — мой слуга. Он уже не раз подчинялся управлению людей невысокого звания, и я желал бы ему показать, как идет пурпурная мантия к прекраснейшему из его сынов. Мир вправе ожидать такого выбора от императора, которого он уже давно знает как художника, то есть как жреца всего прекрасного. Если он не согласится, то я заставлю его сообразовать свой вкус с моим.

— Ты издеваешься надо мною, цезарь, — возразил встревоженный вифинец. — Не можешь же ты говорить это серьезно, и если ты в самом деле меня любишь…

— Ну, мальчик?

— То позволь мне тихо жить для тебя и заботиться о тебе и затем не требуй от меня ничего, кроме почтения, любви и верности.

— Которыми я обладаю уже давно; и я желал бы вознаградить моего Антиноя за эти богатые дары.