Георг Эберс - Император

— Стою ли я перед новым гостем Лохиады, архитектором Клавдием Венатором из Рима?..

— Да, стоишь, — отвечал император и бросил искоса лукавый взгляд на Антиноя.

— Ты нашел ласковый прием в этом дворце, — продолжал Керавн, — подобно моим отцам, которые управляли им несколько столетий, я тоже умею свято чтить законы гостеприимства.

— Я изумлен древностью твоего рода и преклоняюсь перед твоим благонамеренным образом мыслей, — отвечал в том же тоне Адриан. — Что еще предстоит узнать нам от тебя?

— Я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать истории, — отвечал Керавн, в котором поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил насмешливую улыбку на губах архитектора. — Я пришел сюда не затем, чтобы рассказывать истории, а с жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.

— Что это значит? — спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и мигнул Антиною, чтобы тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал особенную антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.

— Эта опасная, скалящая зубы собака принадлежит тебе? — спросил смотритель.

— Да.

— Сегодня утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин, который та несла.

— Я слышал об этом несчастье, — отвечал Адриан, — и много бы дал, чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.

— Прошу тебя, к злу, которое постигло нас по твоей вине, не присоединять еще оскорблений. Отец, дочь которого подверглась нападению и ранена…

— Значит, Аргус все-таки укусил ее? — вскричал Антиной в испуге.

— Нет, — отвечал Керавн, — но ее голова и нога повреждены вследствие ее падения, и она сильно страдает.

— Это прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.

— Я плачу настоящему лекарю, который лечит мое семейство, — отвечал смотритель, отклоняя предложение Адриана, — и пришел сюда просить или, говоря прямо, требовать…

— Чего?

— Во-первых, чтобы передо мной извинились.

— На это архитектор Клавдий Венатор всегда готов, если кто-нибудь потерпел вред от него самого или от его окружающих. Повторяю тебе, что я искренне огорчен случившимся и прошу тебя передать потерпевшей девушке, что ее горе — мое собственное горе. Чего ты желаешь еще?..

Черты Керавна прояснились при последних словах, и он отвечал менее раздраженным тоном, чем прежде:

— Я должен просить тебя привязать твою собаку, запереть или другим каким-нибудь способом сделать ее безвредною.

— Это слишком! — вскричал император.

— Это только справедливое требование, — решительно возразил Керавн. — Жизнь моя и моих детей находится в опасности, пока этот дикий зверь свирепствует на свободе.

Адриан ставил монументы своим издохшим собакам и лошадям, а его Аргус был ему не менее дорог, чем иным бездетным людям их четвероногие товарищи; поэтому требование смешного толстяка показалось ему дерзким и чудовищным, и он вскричал с негодованием:

— Вздор!.. За собакою будут присматривать, вот и все!..

— Ты посадишь ее на цепь!.. — потребовал Керавн, вращая зрачками. — Не то найдется кто-нибудь, кто сделает ее безвредною навсегда.

— Подлому убийце придется тогда плохо! — вскричал Адриан. — Что ты думаешь об этом, Аргус?

Собака поднялась при этих словах и схватила бы Керавна за горло, если бы ее господин и Антиной не удержали ее.

Керавн чувствовал, что Аргус угрожает ему, но в эту минуту он был в таком возбуждении, что скорее позволил бы растерзать себя, чем отступил бы. Он находился во власти гнева, возникшего из оскорбленной гордости.

— Значит, и меня в этом доме будут травить собакой?.. — спросил он вызывающим тоном и уперся руками в бока. — Все имеет свои границы, в том числе и мое терпение относительно гостя, который, несмотря на свой зрелый возраст, забывает всякое благоразумие. Я сообщу префекту Титиану, как ты ведешь себя здесь, и как только прибудет сюда император, он узнает!..

— Что?.. — засмеялся Адриан.

— Что ты позволяешь себе относительно меня.

— А до тех пор, — сказал император, — собака останется там, где была, и, конечно, под хорошим присмотром. Но позволь сказать тебе заранее, что Адриан так же любит собак, как и я, а ко мне он расположен еще больше, чем к собакам.

— Мы это увидим, — угрюмо проговорил Керавн. — Я или собака…

— Боюсь, что собаке будет оказано предпочтение.

— И этим поступком Рим совершит новое насилие!.. — вскричал Керавн, и лицо его при этом судорожно перекосилось. — Вы отняли Египет у Птолемеев…

— По уважительным основаниям, — прервал Адриан, — притом ведь это старая история.

— Право никогда не стареет, точно так же, как неоплаченный долг.

— Но оно исчезает вместе с лицами, которых оно касается. Как давно уже не существует ни одного из Лагидов!

— Вы думаете так потому, что вам кажется выгодным так думать, — возразил Керавн. — В человеке, который стоит здесь перед тобою, течет кровь македонских властителей этой страны. Мой старший сын носит имя Птолемея Гелиоса, в лице которого, по вашему мнению, умер последний из Лагидов.

— Добренький маленький слепой Гелиос, — вмешался черный раб, обыкновенно пользовавшийся именем несчастного малютки как щитом в тех случаях, когда его господин находился в опасном настроении духа.

— Значит, последний потомок Лага слеп! — засмеялся император. — Риму нечего ждать его притязаний. Но я сообщу императору, какие опасные претенденты находят приют в этом доме.

— Доноси на меня, обвиняй, клевещи, — презрительно вскричал Керавн, — но я не позволю помыкать собою! Терпение! Ты еще узнаешь меня!..

— А ты — Аргуса, если сию минуту не оставишь эту комнату вместе с твоим полинявшим вороном.

Керавн кивнул рабу и, не поклонившись, повернулся спиной к своим врагам. На пороге комнаты он еще раз приостановился на мгновение и крикнул Адриану:

— Будь уверен в том, что я буду жаловаться в Совет и напишу императору, как осмеливаются здесь обращаться с македонским гражданином.

Когда смотритель вышел из комнаты, Адриан отпустил молосса, который в бешенстве бросился к закрытой двери, отделявшей его от предмета ненависти.

Император приказал ему лежать смирно и сказал, обращаясь к своему любимцу:

— Вот так чудище! Смешон и притом отвратителен до крайности! Как бушевала в нем злоба и все же ни во что не вылилась! Я предпочитаю остерегаться таких неисправимых людей. Берегите моего Аргуса и помните, что мы в Египте, стране, уже по словам Гомера, изобилующей ядами. Пусть Мастор зорко следит. Да вот наконец и он.