Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 1)

– Э-э, да ты, ваше величество, седеть зачал. Глянь, в бороде и на висках – у тя…

– Ну? С чего бы это? – буркнул Пугачев.

– Да кой тебе год-то будет?

– Тридцать пять…

– Молодой ты, – любовно сказал Чика. Пугачев как-то сразу стал ему родным и близким.

– Глянь, двое конников! – вскричал Пугачев и кивнул к востоку, где верстах в четырех от стана ленивой рысцой двигались всадники.

Чика живо поймал лошадь и без седла вмах полетел им напересек.

– Стой! Куда вы, ребята?

Оба казака остановились.

– Сайгаков промышлять едем. А ты откуль?

– А вот поворачивайте коней, айда к дымку. Там человек нас ждет.

– Кто такой?

– Великий государь Петр Федорыч, – крепко сказал Чика и, насупив брови, со строгостью взглянул на казаков.

Те изумились («откуда быть в степи государю»), но перечить не посмели, да и любопытство одолевало их.

Пугачев, завидя приближавшихся, быстро надел новые красные сапоги, медным гребнем расчесал волосы и бороду, разбросал ковром нарядный намет, положил шитую бисером подушку, сел и подбоченился левой рукой.

Не доезжая до него, всадники, вместе с Чикой, соскочили с лошадей, чинно приблизились к Пугачеву, низко поклонились ему.

– Ваше императорское величество! – браво гаркнул Чика, сдернув шапку с головы. – Дозвольте доложить! Это двое наших казаков, Чапов да Кочуров.

– Куда путь держите? – кивнул казакам Пугачев.

– Да вот сайгачишек пострелять собралися.

– Ну нет, други мои. Уж раз вы встретились со мной, так уж не уходите от меня. Я государь ваш… (Казаки переступили с ноги на ногу, переглянулись.) А ежели вы замыслите убежать, бойтесь… Как вступлю в городок, велю повесить вас.

Казаки с внутренней неохотой повиновались.

Вскоре приехал из городка Тимоха Мясников. Улучив минуту, Чика отвел его в сторону и поведал разговор свой с Пугачевым. Тот не особенно удивился, подумал и, таясь, сказал:

– Наше дело маленькое. Царь или не царь он – наплевать. Войско захочет, так и из грязи сделает князя.

– Проворства и способности, я примечаю, с избытком в нем. Опять же с норовом он, видать… Горазд люб он мне, – сказал Чика.

– А нам чего же боле надобно, – рассудительно промолвил краснощекий Мясников; он был предан начатому делу искренно и бескорыстно, стал деятелен, отважен и сноровист. – Мы его за царя сочтем. А уж он за это постарается для нас… Так ли, Чика?

– Так, Тимоха… Только, чур-чура, великая тайна это…

– Дурак ты какой… Башка-то у меня одна ведь.

После обеда Чика поехал на хутора Кожевниковых да Коновалова попросить снеди и палатку для царя. Утром, вместе с Чикой, в царскую ставку прибыли Сидор Кожевников (младший из братьев), старик Василий Коновалов и еще четыре казака. Разбили Пугачеву палатку, а сами, десять человек, жили под открытым небом с неделю. Впрочем, деловитый Мясников то и дело гонял в городок.

На другой день приехал Михайло Кожевников. Его сомнение в «батюшке» ловко разбил Чика. Теперь Михайло слепо верил, что Пугачев есть царь.

Емельян Иванович считал Михайлу Кожевникова человеком бывалым (в Питер ездил), для дела полезным и пригласил его в свою палатку.

– Не наезжали ль к тебе, Михайло, какие люди с розыском?

– Нет, батюшка, ваше величество, все благополучно. Когда же вы, батюшка, объявитесь?

– А когда войско на плавни соберется, тогда уж…

– Не знаю, батюшка, – подумав, сказал Михайло, – ведь туда старшины понаедут и казаки послушной стороны. Пожалуй, вас принять не согласятся.

– А тогда мы всех казаков послушной стороны перевяжем и со славой в городок войдем.

– А ведь там, в городке-то, Симонов комендант с регулярным войском да с пушками. Пожалуй, не допустит вас.

– Не допустит и не надобно. Тогда мимо пройду, на Русь пробираться стану.

– А с кем же на Русь-то пойдете?

– Так полагаю, люду разного огромно много пристанет ко мне. А ежели малое людство будет, скроюсь опять. Ведь мне не надлежало еще показываться год семь месяцев, да кровь печенками стала спекаться во мне, как увидел я на Руси, что народ-то простой терпит. Ах, бедные вы, несчастные детушки мои… Ведь не ради себя, ради черни замордованной положил я до сроку объявиться . Ведь пришел я к вам на отеческую и вашу славу, други мои. А уж сам я царствовать не стану, чего-то не нравится мне царствовать, а возведу на царство Павла Петровича, сына моего. Ну, а начальство во всяком месте сменю, губернаторов да воевод, казнокрадов да взяточников, да душегубов всех вон! И по всей Руси казацкое устройство заведу. Чтобы солдат и духу не было.

Так изложил Пугачев программу своих действий.

Приехал Иван Харчев поклониться государю полведром водки.

– Ежели бог допустит, мы, ваше величество, головы за вас положим и послужим вам… – сказал он.

– Благодарствую. Вы меня побережете, детушки, и я вас поберегу.

Морщась от дыма, расторопный Тимоха Мясников варил в овраге похлебку из баранины, мешал в котле крутую кашу с салом. Чика кромсал астраханские селедки, арбузы, хлеб, накрывал под деревом ужин прямо на земле.

За ужином Пугачев восседал на почетном месте. Он в набойчатой чистой рубахе и пестром халате – дар старика Василья Коновалова. Михайло Кожевников вытряхнул из торбы несколько оловянных чарок. А одну, серебряную, с орлом, купленную им в Питере, он подал Пугачеву.

– Ишь ты, государственная, – улыбаясь, сказал тот. – Благодарствую.

Иван Харчев, глотая слюни, вытащил затычку из дубового бочонка и налил всем хмельнику.

Пугачев взял чарку с орлом, поднял ее и громко провозгласил:

– Здравствуй я, надежа-государь Петр Федорыч Третий!

Все поднялись с места и во весь голос закричали:

– Быть здоров тебе, отец наш! На многие лета здравствовать… – и выпили.

Этот первый заздравный тост и публичное признание казаками Пугачева царем своим прошли торжественно и чинно. Собравшиеся, особливо сам Пугачев, ясно почувствовали, на какой опасный подвиг они обрекают себя, в какую мучительную неизвестность бросают свою жизнь. У всякого в этот момент не раз перевернулось сердце и застыла в жилах кровь; но дело сделано, возврата нет! Борода Пугачева тряслась, он смахнул пот с лица.

Резко прокаркал пролетавший ворон. Казаки проводили его тревожными взорами.

– Присядьте, господа казаки, – кивнул Пугачев; он хотел бы показать фасон, но ни вилок, ни ножей не было, он взял кусок селедки рукою и, снова вспомнив трудные господские слова, сказал:

– Я приобвык на фуршетах есть, чтобы саблея да вестивал, а вот довелось же…

– Уж не прогневайся, батюшка, – и Харчев налил по второй.

– А теперь давай выпьем в честь всемилостивой государыни, – невпопад проговорил Василий Коновалов.

– Негоже за нее пить, – строго остановил его Пугачев. – Катька в беду меня ввела. – Он поднял вторую чару, возгласив: