Вячеслав ШИШКОВ - Емельян Пугачев (Книга 2)

Вот всадник скачет от орудия к орудию, что-то кричит, размахивая руками. Это, должно быть, Чумаков. Вот впереди кирпичных сараев другой всадник, на белом коне, а по бокам его – двое. Это Овчинников со своими ординарцами.

И третий, необычный… Зоркий Пугачёв подметил его еще издали, почти от самой крепости. Он скакал во весь опор, нашпаривая рослого коня нагайкой. Время от времени он на минуту приостанавливался возле Пугачёвцев, о чем-то спрашивал их и снова мчался вмах. Вот он ближе, ближе и – прямо к Пугачёву.

– Эй, казак! – хриплым, взволнованным голосом бросил он сидевшему на коряге оборванцу. – Где государь?

– Я государь, – прожевывая баранину, равнодушно ответил Пугачёв.

– Подь к черту! – буркнул всадник. – Его всурьез спрашивают, а он…

– и обиженный всадник понесся прочь от Пугачёва.

Готовясь проглотить разжеванный кусок, Емельян Иваныч уставился вслед складному детине. А тот, подскакав к ближайшим из Пугачёвцев, крикнул:

– Где государь?

– А эвот-эвот, на пригорке-то сидит, на коряжине-то.

– Который? Вот тот?

– Ну да… Он самый и есть государь-ампиратор.

Изумленный всадник растерялся, опять подъехал к Пугачёву и снова, уже с колебанием и некоторой робостью, спросил его:

– Вы… государь?

– Экой ты дурень, братец! – ответил Пугачёв. – Я ж тебе сказывал давеча, что я и есть – кого ищешь. Что надо?

Всадник соскочил со взмыленного коня и, ведя его за собою в поводу, твердым шагом подступил к Пугачёву.

– Ваше величество, – сказал он, сдерживая взволнованный голос. – Я офицер Андрей Горбатов… из Оренбургской крепости…

– Ага… от Рейнсдорпа, что ли? – спокойно откликнулся Пугачёв, кладя на всякий случай руку на рукоятку сабли. – Сдаваться, что ли, надумали там? Ась? Бумага имеется?

– Ваше величество! Могу ответ держать за себя лишь. Так что решил я послужить вам верой и правдой.

– Аа-а… Ништо, ништо господин офицер! – ничем не выдав своего смущения по поводу иного оборота дела, вымолвил Пугачёв. – Ежели без коварства слово держишь, изволь – служи.

– Можете испытать меня, ваше величество.

– Ништо, ништо, – повторил Пугачёв, цепко приглядываясь к рослому, белокурому, с темными глазами молодому человеку. «Вот это офицер!.. Не то что мошенники чернышевские», – подумал он и спросил:

– А чего ж на тебе не офицерский мундир, а чекмень казацкий?

– Казацкую экипировку приобрел в Оренбурге я, на базаре, государь…

Чтоб сподручней было бежать.

– И то верно. Какой чин на тебе?

– В Петербурге имел чин капитана, но по суду разжалован в прапорщики и выслан в Оренбург на службу.

– О! – повеселел Пугачёв. – Видно, одна у нас с тобой судьба: и меня, братец, двенадцать годков тому назад в Питере-то такожде разжаловали… из царей. Да вот, как видишь, господь опять призвал меня сесть на вышнее место, а добрые люди помогли тому. За что же тебя пообидели, друг?

– Накрыл я, ваше величество, с поличным нашего казнокрада-полковника.

А у того большие связи, я же человек мелкого калибра. Виноватый оправдался, а мне от нашего правосудия довелось пострадать, государь.

– Ах, негодяи! – произнес, улыбаясь, Пугачёв. – А во всем повинна насильственно восшедшая на престол супруга моя. Зело много она развела всяких корыстолюбцев да мздоимцев… А ты, видать, человек бесхитростный, честный. Таких уважаю… Ну, ладно, Горбатов, ладно, брат! – Пугачёв поднялся, дал выстрел из пистолета. К нему подскакали ближайшие казаки.

– Проводите-ка, детушки, господина капитана в штаб – на слове «капитан» он сделал ударение – да велите моим именем Почиталину, чтоб немедля квартиру сыскал ему.

Горбатов с казаками уехал в Берду.

Ермилка подвел Пугачёву коня. Застоявшийся жеребец покосился умными глазами на широкоплечего грузного хозяина, легко и грациозно подбросил себя вверх, сделав «свечу», принялся по-озорному ходить на дыбах. Ермилка, внатуг державший его в поводу, проелозил по снегу сажени три на подошвах, слегка ударил жеребца нагайкой, весело заорал:

– Ты! Балуй, тварь!

Жеребец поджал уши, всхрапнул и, словно вкопанный, замер. Пугачёв вскочил в седло.

В слободе уже светились огоньки. У ворот своей квартиры стояла, в темной шубке с белым воротником и в пуховой шали, Стеша Творогова. Узнав проезжавшего государя, она низко поклонилась ему.

– Будь здорова, Стеша, – крикнул он. – Чего в гости не захаживаешь?

– Спасибо, сокол ясный… Зайду, улучу часок…

По случаю победы слобода всю ночь предавалась бражному веселью.

Гуляка поп Иван, за пьянство приговоренный Пугачёвым к виселице, с радости, что получил помилование, пил без просыпу еще несколько дней.

Последняя военная удача так взбодрила Пугачёва, что он решил послать генерал-поручику Рейнсдорпу указ, в котором требовал покорности и сдачи города. После довольно велеречивого вступления в указе говорилось:

«…Только вы, ослепясь неведением или помрачившись злобою, не приходите в чувство, власти нашея безмерно чините с большим кровопролитием и тщитеся пред светящееся имя наше, как и прежде, паки угасить, и наших верноподданных рабов, аки младенцов, осиротить. Однако мы, по природному нашему к верноподданному отечеству великодушию, буде хотя и ныне, возникнув от мрака неведения и пришед в чувство власти нашей усердно покоритесь, всемилостивейше прощаем и сверх того всякого вольностью отечески вас жалую». Далее, за ослушание государевой воле указ угрожал «праведным нашим гневом».

Губернатор Рейнсдорп, читая указ в обществе начальствующих лиц, то впадал в бессильное негодование, то разражался скрипучим желчным смехом.

Глаза его с крайним подозрением виляли от лица к лицу. Он чувствовал, что все его поступки предаются резкой критике, что чиновники, от мала до велика, считают его плохим военачальником и чуть ли не в глаза тычут ему, что есть он простофиля. О мой бог! Какие настали времена, как изменились люди!..

– Да, господа, – сказал он, – к великому несчастью, наш гарнизон, как это усматривается чрез многочисленный неудачный опыт, ничего с этот плут Пугашов поделать не может. И мы, господа, стоим в очшень затруднительном положеньи, чтоб не сказать более…

– Мне сдается, – насмешливо поглядывая на губернатора, начал тучный, задышливый директор таможни Обухов, – мне сдается, что о гробе с музыкой, который вы собирались устроить самозванцу, нам надлежит забыть и усердно молить бога, как бы Пугачёв не устроил оного гроба нам, но без музыки…

– О нет, нет! Ви очшень ошибайтесь, господин Обухов. Мы этому негодяй еще устроим гроб и музыку. Два гроба с двумя музыкам! – выкрикнул губернатор, во все стороны повертываясь на кресле и грозя пальцем.