Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)

– Аз, грешный, творю долг свой по слову евангельскому, царь-государь, – кланяясь и одергивая рубаху под распахнутым кафтаном, ответил мельник. – Ибо сказано в священном писании: «Аще око твое соблизняет тебя, изми его, вырви от себя, тогда спасен будешь…»

– Так то око! – закричал Пугачёв, ударив взором стоявшего пред ним скопца-начетчика. – А ведь вы эвона чего чикрыжите… – Приметив попа Ивана, он кивнул ему:

– А ну-ка, отец митрополит, махни ему от святости, от писания, поводырю-то этому слепому…

Застигнутый врасплох отец Иван задвигал бровями, закряхтел, отвисшие под его глазами мешки зашевелились, лоб морщинился, толстые обветренные губы что-то шептали, на лице отразилось отчаянье: не столь давно он твердо знал многие нужные тексты священного писания, но пропил память, все перезабыл… Ахти, беда!

– Чего молчишь? Язык в зад втянуло, что ли? – бросил сердито Пугачёв.

Поп Иван судорожно подскочил в седле и с испугом прокричал первое попавшее на память – «ни к селу, ни к городу» – евангельское изречение:

– Еже есть написано: Авраам роди Исаака, Исаак роди Иакова, Иаков роди Иуду и братьев его, Иуда роди…

– Стой, хватит… – Слыхали, пророки голорылые? – закричал на скопцов Пугачёв, ему как раз по душе пришлись слова попа Ивана. – Роди – сказано, вот как… Роди! А вы как заповедь господню исполнять станете? Ась?

Изумленные грозными словами государя, скопцы выпучили глаза, разинули рты и схватились друг за друга. А мельничиха заохала и скосоротилась.

– Вы что, сукины дети, наро-о-од губить?! – еще громче закричал Пугачёв, потрясая высоко вскинутой нагайкой. – Нам треба, чтоб народ русский плодился да множился, а не на убыль шел! Чтоб земля наша была людна и угожа. В том есть наша государственная польза. И чтобы этакого глупства у меня больше не было! Слышите, мужики?! Я в гневе на вас на всех! – И, обратившись к адъютанту:

– Давилин! Всех четверых разбойников немедля повесить! Пятую – бабу с ними, уговорщицу… Я вам покажу, сукины дети, звериное число!..

– Батюшка! – и все пятеро, вместе с бабой, как подкошенные повалились в прах.

– А достальных голомордых межеумков, кои обмануты, всех перепороть кнутом. Вместях с ихним дураком попом, что не отвращал от пагубы! Я вам, сволочи…

Надсадно, во всю грудь дыша, Пугачёв поехал прочь. Затем, круто повернув коня, позвал:

– Эй, писчик! (Тот, потряхивая бороденкой и косичкой, подскочил.) Деньги в канцелярии есть?

– Малая толика есть, царь-отец… Тыщенки с две.

– Медяками али серебром?

– Середка на половину, ваше величество.

– Давилин! Примешь от него. А соль имеется в магазее?

– Имеется, царь-отец.

– Детушки! – закричал Пугачёв, снова въезжая в толпу. – Кто из вас самый верный человек есть?

Мужики, не раздумывая, закричали:

– Обабков, Петр Исаич!.. Староста наш… Самый мирской, без обману.

Эй, Петра, выходи!..

Вышел осанистый крестьянин, в его темной бороде густая седина.

– Ставлю тебя, Петр Обабков, правителем. Служи мне, благо ты народу верен. Рад ли?

Обабков поклонился, хотел что-то сказать, должно быть, в отпор, но язык не пошевелился, только серые глаза испуганно уставились в лицо грозного царя.

– Раздай соль безденежно по два пуда на едока, а как явится старый управитель, прикажи вздернуть его, чтобы другой раз не бегал от меня. – И опять к народу:

– Детушки! Жалую вам всю государственную землю с лесами, реками, рыбой, угодьями, травами… Расплождайтесь вдосталь и живите во счастии! А скопцам я, великий государь, ни синь пороха не даю. От них, от меринов убогих, роду-племени не будет, доживут свой век и так. И паки повелеваю: из мужиков, кои без изъяна, наберите полсотни конных, вооружите, и пущай догоняют мою армию. А ежели мужики уклоняться учнут, село выжгу, вас всех каре предам! – Он было тронул коня, но вновь остановился:

– Эй, девки, да бабы, кои без поврежденья, а мужнишки да женихи коих изувечены, гуртуйте ко мне, да поскореича – недосуг мне… – И, обратясь к сбежавшимся на его зов женщинам:

– Сколько вас?

– Да без малого сотня, свет наш, надежа-государь…

– Ты, свет наш, мужнишек-то наших куда ни то на чижолые работы угони: они все траченые, – наперебой застрекотали бабы. Многие из них вытирали платками слезы.

– Не плачьте, милые… ждите женихов себе! – И Пугачёв, стегнув коня, в сопровождении казачьего отряда ускакал. Догнав армию, он на первом привале рассказал своим о скопческом селеньи и, обратясь к Овчинникову:

– Вот что, Афанасьич… Отбери-ка ты полсотенки людей, кои поздоровше, да скорым поспешанием отправь-ка в село денька на два, на три, пущай они там для ради государственного антиресу, для ради божьей заповеди поусердствуют.

Когда Овчинников предложил Мише Маленькому, первому, поехать в то село, тот улыбнулся в ус, сказал:

– Не в согласьи я… У меня дома баба есть…

– Да ведь для государственного антиресу…

– Не в согласьи! Откачнись! – крикнул уже с сердцем богатырь Миша и, повернувшись к атаману спиной, прочь пошел.

Проживающий в Пензе секунд-майор Герасимов вместе с офицерами-инвалидами направился в провинциальную канцелярию и спросил воеводу Всеволожского, где находится самозванец и какие меры приняты властями для защиты города. Воевода ответил:

– По разорении Казани злодей действительно следует к Пензе. Соберите свою инвалидную команду и приготовьтесь к отпору.

Герасимов собрал всего лишь двенадцать человек, среди коих были безрукие, безногие, и приказал им вооружиться. В городе оказалось больше 200 000 рублей денег. Их начали прятать по подвалам, зарывать в землю. Но всех медных денег схоронить не успели, они впоследствии достались Пугачёву.

Начальство, во главе с воеводой, в ночь бежало. Наступило безначалие.

Остался лишь один Герасимов. На базарной площади, в последних числах июля, собралось до двухсот пехотных солдат, живущих в городе.

– Что вы здесь делаете? – осведомился у них проходивший рынком Герасимов.

– А мы судим да рядим, как быть, – отвечали пехотные солдаты. – Все начальники убежали, некому ни делами править, ни город оборонять. Вы, господин секунд-майор, самый большой чин здесь. Просим вас принять команду и город защищать.

Оставшийся в городе бургомистр купец Елизаров собрал всех людей торговых в ратушу и спросил их:

– Надо защищать город или не надо?

Купцы долго молчали, переглянулись, разводили руками. По выражению их лиц, озабоченных и смятенных, видно было: купцы что-то хотят сказать, но не решаются. Тогда заговорил седобородый, почтенный, с двумя медалями, бургомистр Елизаров:

– Вот что, купечество, ежели без обиняков говорить, начистоту, то прямо скажу – противиться нам нечем: ни оружия, ни народа у нас, ни чим-чего… Так уж не лучше ли встретить самозванца честь по чести? Авось, город спасем тогда от пожога, а жителей от смерти лютыя.