Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)

– Господин майор, – слышит он негромкий, но внятный окрик.

Он передергивает плечами, придерживая шпагу и пригибаясь, идёт на голос, садится рядом с капитаном Смирновым, тут же молодой офицер Бахман.

Скрипицын говорит:

– Давайте ляжемте, будет удобнее и не столь заметно. Хорошо, что вы близко. А не знаете, где Пироговский и Минеев?

– Я здесь, – выдвигается из полумглы низенький сутуловатый подпоручик. – Здравствуйте, господин полковник, – говорит он.

– Простите, Минеев, я не полковник, я майор.

– Но вы же сегодня произведены…

– Бросьте, Минеев! Вы на меня все еще сердитесь, да? Простите, пожалуйста. Сами понимаете, долг службы, а вы тогда, в крепости, при всем народе: Петр Федорович – царь. Теперь сами видите, какой он царь.

Ложитесь, Минеев, потолкуем.

– Да я змей тутошних боюсь, я постою.

– Чего ж бояться змей? – озлобленно, как бы издеваясь над собою, говорит Скрипицын. – Мы сами змеи…

– Да, змеи. Однако можем и орлами стать… От нас зависит, – двусмысленно говорит Минеев и садится.

Вздрагивающим голосом Скрипицын дает оценку того положения, в которое они все, по малодушию своему, попали.

– Исхода нет. Мы погибли, – безнадежно шепчет он.

Томительное молчание. Капитан Смирнов сказал:

– Есть два выхода: бежать или пулю в лоб…

– Тсс… потише, – предостерегает его Скрипицын. Вблизи проехал дозор из трех казаков. – Ха, бежать! Разве не видите? Нас караулят. Да и куда? В Осе Пугачёвский отряд, а в лесу, в степи да всюду, всюду рыщут башкирцы и восставшие смерды…

– Мне сдается, – зашептал Смирнов, – Михельсон вот-вот нагонит Пугачёва и расколотит его в прах. Куда мы, изменники, денемся? Ну, куда?

– Нет, господа, – привстав и опираясь рукой о землю, с взволнованной решимостью сказал Скрипицын. – До такого позора нам не дожить. Совесть замучит. Да лучше башкой о камень…

У подпоручика Минеева на бритых губах чуть приметная улыбка.

– А выход есть, – тенорком проговорил молодой Бахман и тоже приподнялся. – Надо написать казанскому губернатору… Так, мол, и так…

Предупредить об опасности…

– А знаете?.. – ткнув офицера в плечо, вскричал Скрипицын и тотчас зажал себе ладонью рот. – А знаете, Бахман, я тоже об этом думал, ей-богу, клянусь вам, – возбужденно шептал Скрипицын. – Значит, решено? А я сумею собрать своих солдат в кучу, и, когда начнется бой, мы ударим Пугачёвцам в тыл. Так и напишем губернатору…

– Да, но с кем и как послать? – уныло спросил капитан Смирнов, вздохнул и задвигал морщинами на лбу.

– Ну, об этом не сумневайтесь, – сказал Скрипицын. – Этим письмом, буде оно дойдет до губернатора, мы облегчим свою вину.

– Хм, – хмыкнул подпоручик Минеев и нервно потянулся, кости в суставах хрустнули. – Напрасно, господа, делаете себе иллюзию. Какие бы письма мы ни выдумывали, как бы кулаками себя в грудь ни били, все равно все мы будем преданы суду. И, поверьте, пощады нам не будет…

– Следовательно? – посунулись все к Минееву и шумно задышали.

– Выход из сего предоставляю сделать вам самим, – голос Минеева вздрагивал, в глазах неприязненный блеск.

– Пулю в лоб? Бежать?

– Нет, – ответил Минеев.

– Ну, так что же, говорите.

Вести спор и раздумывать было некогда. Обстановка требовала действий.

Да к тому же и Минеев от прямого ответа уклонился.

Рапорт губернатору Бранту составили короткий, «с приложением к оному двух его, Пугачёва, злодейских, о приклонении к нему народа, указов».

Рапорт подписали майор Скрипицын, капитан Смирнов, подпоручик Бахман.

Следующим утром Пугачёвцы двинулись в путь. Из-за реки, с лесных дорог, с боков, навстречу продолжали валить толпы конных и пеших мужиков, спрашивали встречных-поперечных:

– Где царь-батюшка? Мы, братцы, к вам… Господ своих порешили под метелку. Вот, всей гурьбой. Послужить желательно… Веди к царю, указывай!

Челом бьем.

Так множилась вольная мужицкая рать Емельяна Пугачёва.

К обеду войско подтянулось к переправе.

У берега красовались чисто струганные «коломевки», плоты, лодки, великое множество челнов, весь берег у Рождественской пристани кишмя-кишел ожидавшими государя крестьянами. Горели костры, варилось в котлах пиво.

Много раскинутых холщовых палаток. Бабы, девки, ребятишки, распряженные телеги с лесом поднятых оглобель.

Пугачёв к народу не спустился. С высокого взлобка он осматривал в подзорную трубу всю переправу (опорой для трубы служило плечо низкорослого подпоручика Минеева), сказал:

– Кажись, дивно хорошо, посудин много, и погодье задалось доброе…

Ну, наперед поснедать надо, а уж после того… Эй, стряпухи, накрывай скатерти в холодке, на травке под сосной… – Пугачёв был весел, скреб обеими пятернями густоволосую, давно не мытую голову. На взлобке они – вдвоем с Минеевым. – Ну, как, ваше благородие, служишь?

– Служу, ваше величество, – стукнув каблук о каблук, вытянулся Минеев.

– Служи, брат, служи, ништо… Бывало, как на престоле сидел, многих вот таких молодчиков, как ты, в чин производил. А иным часом на другого и притопнешь, и оплеуху дашь… Служи, брат, служи. Ась?

– Я завсегда верой и правдой, – козырнул Минеев; глаза его вдруг заискрились решимостью, губы стали кривиться. – И дерзну доложить вам… одну неприятность… с полковником Скрипицыным…

– Царская палатка готова! – под самое ухо Пугачёва заорал подбежавший верзила-казак в бараньей шапке. – Так что пуховики взбиты, мамзели нарумянились, рыбаки живых налимов принесли…

Вздрогнув от громоносного крика, Пугачёв сердито отмахнулся:

– Пошел! – и, нахмурив брови, глянул в смущенные глаза Минеева. – Ну-ну, толкуй: какая еще там неприятность?

Минеев оглянулся, поближе подступил к Пугачёву и тихо, с волнением, забормотал:

– Государственная измена, ваше величество. Скрипицын, Смирнов и третий, немчик, написали казанскому губернатору поносное письмо с изветом на вас, ваше величество.

Пугачёв прищурил правый глаз и зло погрозил Минееву искривленным пальцем:

– Ну, смотри, офицер: Скрипицын в военном деле знатец, к тому же старается… Ежели на Скрипицына ты облыжно показал, – вот эту елку видишь? На ней и закачаешься…

– Верьте мне, государь. Я вам пригожусь. Я всю Казань, как свои пять пальцев… Имею свои соображения, как быстро взять ее.

– Ты богат, поди? Деревни, поди, есть? Сердце, поди, ноет, что царь дворян зорит?.. А как вас, супротивников, миловать-то?

– Из бедных я, государь, ни деревень у меня, ни денег… Мне терять нечего… Я из самого низкого, убогого шляхетства.

Пугачёв быстро ушел в палатку. «А что, ежели Скрипицын уничтожил письмо или успел его отправить? Ведь он шушукался с целовальником и с голицынским приказчиком?» Минеева бросило в жар и в холод. «Что сделал, что сделал я! – мысленно повторял он, прикрыв лицо ладонью и бессильно повесив голову. Он чувствовал, как ноги его начинают трястись, сердце сжиматься. – Но ведь я же обдумал все, я же сознательно. Это не мальчишеский порыв, а так и надо было».