Октавиан Стампас - Цитадель

— У меня нет объяснения.

Саладин передал мундштук кальяна брату, призывая его тем самым успокоиться.

— Так ты говоришь, назорей не стремился к тому, чтобы его имя осталось неизвестным?

— Да, великий.

— Он повторил тебе свое имя, а потом отпустил тебя, для чего? — Султан медленно провел рукою по глазам, и продолжил. — Думаю для того, чтобы я как можно скорей узнал, кто похитил нашу сестру.

Нафаидин и визирь с напряженным вниманием следили за султаном.

— Что за человек этот назорей?

— Довольно родовитый, — отвечал брат султана. Он живо интересовался латинскими рыцарскими обычаями и хорошо разбирался во внутренних делах крестоносного королевства. С особенным жаром он говорил о Ричарде I, уже заслужившем к тому времени прозвище Львиное Сердце. Нафаидин утверждал, что это единственный воин Запада могущий соперничать с его царственным братом, ибо не Филипп Французский, ни Фридрих Барбаросса, ни, тем более Леопольд Австрийский, для него не годны.

— Родовит, но дурного нрава. Прежним Иерусалимским королем приговорен к смертной казни.

— Почему же не казнен.

Нафаидин пожал плечами.

— У назореев важно не то, к какому приговорили наказанию, а из чьих уст прозвучал приговор. Короли Иерусалима давно уже не в достаточной силе, чтобы настоять на исполнении своей воли.

Ответив на вопрос брата, Нафаидин почтительно умолк, хотя любил порассуждать на назорейские темы. Он хорошо знал эти моменты Саладинова раздумья. Мешать ему было нельзя. Никому бы не поздоровилось, попробуй он это. Квадратная, черноусая голова султана склонилась слегка набок, черные глаза затуманились, как осеннее озеро. Казалось, он даже не дышал, изо рта тоненькой самостоятельной струйкой тянулся холодный дымок. Своим видом Саладин напоминал остывший вулкан. Наконец шевельнулся, приступ сосредоточения миновал.

— Они хотят большой войны.

— Кто? — в один голос спросили Нафаидин и Хасан, хотя, в общем, конечно, догадывались о чем идет речь. Султан обвел их выразительным взглядом и они устыдились своего вопроса.

— Не думаю, что сестре нашей грозит какая-то беда, даром что она оказалась в лапах у такого зверя, как этот Рено. Замира им не нужна, им нужна война. Я рассуждал, так — если я не хочу войны, значит ее не хочет никто.

— Не собирается же этот назорей воевать с нами?

— Рено уже сделал все, что должен был сделать. Воевать с нами собирается кто-то другой.

— Король?

— Не знаю. Ты сам только что сказал, что король слаб. Есть кто-то сильный, кто стоит пока в тени. Может быть это новый тамплиер, может их верховный имам из-за моря.

— Зачем им это нужно?

— Пока не знаю, брат. Может быть им нужны деньги, ибо они нужны всем и всегда. Может быть их раздражает то, что мечеть аль-Акса стоит рядом с гробом их Бога, а чтобы разрушить ее, надо победить Саладина.

— У курдов есть сказка о мудром горском пастухе, которого очень зазывают в гости в долину, а он все не идет, — сказал Нафаидин, — не взять ли нам пример с нашего сказочного предка. Если они так хотят войны, нам надо обмануть их надежды. Выкупить сестру у Рено…

— Нет, боюсь они нас уже перехитрили. Замиру мы, конечно, освободим, но не выкупишь обратно нанесенное оскорбление. Я убежден, что даже их собственная молва осудит то похищение, но Саладин перестанет быть Саладином, если он не подожжет Иерусалимское королевство в ответ на то, что сделали назорей. Нашему пастуху придется сходить в гости к лукавому землепашцу.

Пососав мундштук кальяна султан перевел взгляд на своего визиря.

— Я понимаю, Хасан, что твоей вины в произошедшем нет, или почти нет. Ибо каждый в чем-либо виноват, хотя бы в том что беременит землю. Это назорейская мысль, но она мне кажется справедливой.

Визирь склонил голову, ожидая приговора.

— Мое положение затруднительно. Я вижу, что тебя не за что наказывать, но я вынужден тебя наказать, иначе я поселю в сердцах своих подданных сильное изумление. Что же начнется, если я начну миловать слуг, которые не смогли защитить женщину из моего дома.

Саладин опять затянулся холодным дымом.

— Тебе придется бежать. Будет возвещено, что ты приговорен к смерти. Я не пошлю вслед за тобою погоню, если тебе повезет ты сможешь затеряться где-нибудь на окраинах царства. Иди.

В этот день Саладин решил пораньше лечь спать, чтобы поутру не торопясь отправиться к замку сумасшедшего назорея. Но планам султана не суждено было сбыться. Когда хорошо выспавшиеся мерхасы спокойно навьючивали собранные шатры на мулов и верблюдов, в шатер вождя вбежал Нафаидин, вид у него был расстроенный, губы тряслись.

— Что случилось?

— Али, — только и смог выговорить отец.

— Что с ним?

— Он ускакал.

— Ускакал? Куда?!

— Освобождать Замиру.

— Что это взбрело ему в голову, клянусь знаменосцем пророка, Али никогда не производил впечатление сумасшедшего.

— Я думаю, он наслушался разговоров.

— Каких разговоров?

— Вчера по лагерю пополз слух, что теперь нам спешить некуда, что с назореями мы станем договариваться по-хорошему.

Саладин внимательно посмотрел на брата.

— Кто их мог распустить?

Нафаидин отвел глаза.

— Слухи, они и есть слухи.

Султан звучно шлепнул нагайкой по голенищу сапога.

— Когда он ускакал?

— Вчера вечером. С ним еще пятеро или шестеро гулямов.

— Теперь у назореев будет сразу два наших родственника. Что молчишь, брат?

— Что тут говорить?

— Не печалься раньше времени. Я люблю Али не меньше твоего и сделаю все, чтобы его спасти. Чего бы это мне не стоило, я спасу его. А теперь иди и распусти слух, что вчерашние слухи оказались ложными. То, что было до сих пор, это всего лишь прогулка. И учти, все то время пока мы будем догонять Али, он будет презирать нас.

Похожие заботы одолевали в то утро и маркиза Конрада Монферратского. На рассвете его пажи настреляли полдюжины перепелов на краю леса в развалинах Галгала и зажарили на костре, разложенном неподалеку от входа в шатер своего господина. Маркиз одобрил их рвение, велел достать из своих передвижных погребов вина получше, не островного, он не любил сладкие кипрские и хиосские сорта, и не местного, слишком терпкого. Вина доставлялись маркизу с родины, из северной Италии, и он, не будучи гулякой и бражником, знал в них толк.

Приведя в порядок свой туалет, насколько это позволяли условия походной жизни, маркиз послал приглашение обеим дамам находившимся на территории его лагеря, принцессе Изабелле и госпоже Жильсон, попавшейся на глаза его дозору. Маркиз обставил пленение самым изысканным образом, он еще не решил, как ему поступить с этой дамой и не внес ее еще в список лиц опасных для себя, хотя и сильно подозревал в ней чью-то шпионку, но лишить ее возможности отведать печеных перепелов счел слишком жестоким.