Октавиан Стампас - Цитадель

Султан удобнее устроился на подушках, он чувствовал, что волнуется. Это еще отчего бы? Ведь записано: всякий человек есть благодать Аллаха тебе, сердце твое да возрадуется всякому, кто встретится на пути. Отчего же тогда сердце правителя начинает возбужденно биться при виде одного из подданных, хотя бы это и был его родной сын? Не есть ли в этом зачаток несправедливости и старческой слепоты?

Нет, подумал с облегчением и даже удовлетворением султан, когда принц Саладин предстал перед ним. Принц был достоин тех отцовских чувств, которые возбуждал. Он уже достиг зрелых лет для командования войском, и подходят годы, когда он созреет для управления страной. В облике его чувствовалась кровь матери-горянки — черные волосы, орлиный взгляд. Он был не слишком, не ослепительно красив, но статен, и обещал стать могучим. Первый пламень юношества уже слетел с него, и, хотя было заметно, что он человек действия, а не рассуждения, скорее можно было сказать, что он решителен, чем горяч, настойчив, но не агрессивен.

Старый вояка Ширкух тоже имел внушительный вид, и по праву носил прозвище «меч династии». Он был учителем принца в ратных делах. Правда, в недалеком будущем, слава его несомненно должна была померкнуть в лучах того величия, что обещал достигнуть племянник. И будь Ширкух хоть немного интриганом и завистником, у него были бы все основания что-нибудь замыслить против своего слишком великолепного и удачливого родственника.

Гости расположились на коврах подле султана, слуги им заботливо подоткнули под бока маленькие атласные подушки.

Они уже встречались все вместе после похода дяди и племянника в Йемен. Все, что нужно и интересно было рассказать о подвигах того и другого, было уже рассказано, и поэтому некоторое время все возлежали молча. Султан смотрел своими черными, не потерявшими до старости свою силу и зоркость глазами, на полет папирусового пуха в медленно меркнущем воздухе, и думал о текучей природе времени. Когда-то его отец, султан Шади, позвал его к себе, веселого и сильного принца Аюба, и спокойно сообщил, что настало ему, Шади, время уходить. И, стало быть, пришло время по совести и закону распорядиться остающейся в этом мире властью. Ибо ни одна ее крупица не могла быть перенесена в небесные угодья Аллаха. Это было так недавно. Султан не жалел о том, что время протекло так быстро, хотя при взгляде на летящий пух ныла какая-то паутинка в сердце. Аюб жалел о том, что не запомнил тогда дословно речь отца, он был бы сейчас избавлен от мучительной работы по выдумыванию собственных слов. Даже смысл жизни одного, самого ничтожного человека, невозможно втиснуть в рамку короткого изречения, а смысл царствования?

Султан вздохнул и начал говорить:

— Саладин, когда ты взошел на эту террасу, я предавался размышлениям. И размышлял я о тебе. Ты достиг зрелых лет для командования войском, и твой дядя неоднократно подтверждал это. Ширкух согласно наклонил голову.

— Теперь приближаются годы, когда ты созреешь для царствования.

Аюб замолчал, над террасой нависла тишина, замерли даже опахала в руках негров. Даже крики нильских корабельщиков, доносившиеся с речной излучины, застыли в воздухе.

— Давно я уже думаю, что тебе сказать в напутствие. Какую открыть тебе тайну. Ведь, кажется, она должна быть у каждого, кто правил.

Султан опять помолчал, выстраивая свои мысли.

— Ты все знаешь о наших землях, ибо исходил их вдоль и поперек. Ты все знаешь о наших воинах и они, слава Аллаху, готовы идти за тобою хоть в горы, хоть в море. Казну тебе откроют и покажут после моей смерти. Друзья твои известны тебе с детства. На тех, кто не предавал тебя никогда, ты можешь положиться всегда. Так говорил твой дед. Так вот, я подумал, что окажу тебе наилучшую услугу, если познакомлю тебя с твоими самыми сильными и хитрыми врагами.

Принц слушал отца, опустив голову, как бы рассматривая узор, вышитый на подушке. При последних словах он поднял глаза и в них мелькнуло удивление.

— Именно так, ты не ослышался, Саладин. И если удивляешься, то удивляешься напрасно. Кроме того, ты напрасно думаешь, что тебе отлично известно то, о чем я собираюсь с тобой говорить. Признайся, ведь ты подумал о франках-назореях.

Принц кивнул.

— Клянусь знаменем пророка, мне трудно представить, что у правоверного мусульманина могут быть более злые и более хитрые враги.

— У простого правоверного, возможно, да. Но ты будешь главой правоверных мусульман, и ты должен знать, что опаснее всех не тот, кто с мечом выходит против тебя в чистом поле, и даже не тот, кто с мешком золота подкрадывается к твоему войску, чтобы его подкупить.

— Но кто же тогда?!

Ширкух, человек от природы простоватый, лишь вертел головой от брата к племяннику, пытаясь понять, о чем идет речь. Он был озадачен еще больше принца.

Султан ничего не ответил. Он сделал знак рукой, и через несколько мгновений на террасе появился еще один человек. Одет он был просто, в белое бедуинское платье, на лице его блуждало мягкое, полублаженное выражение. Короткое тело было согнуто в полупоклоне. Он, повинуясь жесту султана, занял место, на котором ранее сидел отосланный писец. Саладин отметил, что при этом разговоре отец не желает иметь никаких свидетелей, отсылая писца, он ему просто-напросто спасал жизнь, которой его пришлось бы лишить для сохранения тайны.

Аюб не сразу заговорил со сладколиким гостем, давая брату и сыну рассмотреть его как следует.

— Познакомься, Сеид-Ага, с моим сыном, принцем Саладином, и моим братом Ширкухом, лучшим полководцем Востока и Юга.

Гость охотно поклонился, молитвенно сложив руки на груди. Принц увидел, что на руках его нет мизинцев. Так, при дворе сельджукских эмиров метили евнухов. Саладин не любил уродцев, волна инстинктивного отвращения поднялась у него в груди.

— Слава о подвигах вашего брата и принца разнеслась во всех землях, осененных зеленым знаменем.

Султан не дал ему возможности развить льстивую мысль и сказал:

— А это Сеид-Ага, доверенное лицо владетеля замка Алейк в горах Антиливана.

— И еще замков Кадмус, Массиат, Гулис, — кланяясь, добавил гость.

— Так это ассасин! — вполголоса воскликнул непосредственный Ширкух.

Сеид-Ага бросил в его сторону быстрый, оценивающий взгляд, потом снова обернулся к султану.

— Ты позвал меня, повелитель Египта, я здесь и готов внимать тебе.

Султан отложил аметистовые четки, которыми были заняты его пальцы все это время, и стал разминать суставы.

— У меня нет к тебе долгого разговора, Сеид-Ага. Я просто хотел тебе сообщить, что завтра мой сын отбывает к армии, что стоит подле Гимса, и пойдет на Мосул и, наконец, да поможет ему Аллах, возьмет его.