Октавиан Стампас - Цитадель

— Гюи! Гюи! Гюи!

Доклад заканчивался. Данже завинтил чернильницу, стряхнул с бумаг песок, насыпанный для просушки чернил.

— Ты хочешь еще что-то сказать? — спросила Изабелла не глядя в его сторону.

— Нет, Ваше высочество, — тоже не глядя в сторону своей госпожи, отвечал мажордом.

Изабелла поигрывала поясом своего блио.

— Что наш воинственный граф Шатильон перестал, наконец, просить о пощаде?

— Вы запретили мне докладывать о его просьбах, Ваше высочество.

— Сама знаю, Данже. Нечего меня попрекать моими же собственными приказами!

— Как я могу, Ваше высочество! — честный Данже укоризненно вытянулся во весь свой оглоблиевый рост и посмотрел на госпожу, как несправедливо наказанная собака.

Принцесса поморщилась.

— Ладно, ладно. Ты мне просто скажи — просил о пощаде или не просил?

Данже вздохнул, опустил голову и буркнул.

— Нет.

— Что значит — нет?

— Он просил о милости видеть вашу милость. Так он выразился, Ваше высочество. А, что касается наказания, то сказал, «что готов претерпеть и худшее, если вам будет угодно».

Изабелла мягко, как кошка, встала с аттической кушетки, на которой возлежала во время разговора, и несколько раз нервно прошлась по будуару.

— У меня такое впечатление, Данже, что ты поглупел. Если ты не перестанешь, я возьму на твое место Био. Он способен к наукам. Плавать, например, я его уже научила.

— Что я должен перестать, Ваше высочество, вы только укажите, я перестану со всею охотой, — с дрожью в голосе сказал мажордом. Он знал нрав своей госпожи, знал, что от нее ждать можно чего угодно, и был готов ко всему.

— Перестань меня запутывать. Ты говоришь, что Рено Шатильонский не просит пощады, но просит милости. Разве это не одно и тоже, а?!

— Ваше высочество, я…

— Ну говори, говори, что ты еще хочешь сказать моему высочеству?!

— Это не я.

— Яснее, яснее изъясняйся, Данже, ты все-таки мажордом, а не водовоз.

— Это он. Он все запутал. Вся моя вина в том, что я дословно передаю все, им сказанное.

Изабелла отпустила край кисейной занавеси, которую теребила в задумчивости, и с размаху уселась на свою кушетку.

— Как же мне узнать чего он хочет?

— Может быть прикажете его привести сюда. Пусть сам все и расскажет.

— Его?! Сюда?! Это же государственный преступник, Данже. Его место не в будуаре принцессы, а в пыточной камере.

Мажордом поклонился.

— Совершенно с вами согласен, Ваше высочество.

— Но, тем не менее, выяснить чего он хочет, необходимо. Вдруг сказанное им послужит и государственной пользе.

Данже выжидательно молчал.

— Ведь пыталась же я действовать через посредника, тебя то есть. И что вышло?

— Завалил я все дело, Ваше высочество. Может и правда привести?

— А если еще и государственная польза…

— Ведь он просил милости говорить со мной.

Во избежании словесных искажений мажордом только истово кивнул.

Изабелла опять в задумчивости покрутила свой пояс.

— Что ж, если я даже окажу ему эту сверхестественную милость, допущу его сюда для разговора со мною, ничто не помешает мне казнить его, если результаты беседы меня не устроят.

Яффская тюрьма была устроена в порту, в каземате для рабов-галерников. Там их содержали после гибели судна и до постройки нового. Стены были толстые, потолки низкие, постели — солома, еда — помои. Спали клейменые гребцы в прикованном состоянии, испражнялись, стало быть, тоже.

Рено Шатильонскому, хоть и приговоренному к смерти преступнику, но графу и рыцарю, предоставили привилегию в виде отдельной камеры. К тому же его не приковывали, что, кстати, с трудом можно было счесть ценным отличием, ибо передвигаться все рано было некуда.

Служитель, провожавший принцессу, решившую в последний момент сменить место встречи с будуара на тюремную камеру, внес глиняную плошку с джутовым фитилем. Светильник не столько давал света, сколько распространял вонь.

Изабелла, напрягая зрение, попыталась разобраться в том, что именно освещает маленький, пляшущий огонек. Первое, что она увидела, это были две большие, самоуверенные крысы, эти портовые твари привыкли к людям и не сторонились их общества. Внутри у принцессы непривычной, все-таки, к подобным встречам, поднялась волна омерзения. Она с трудом удержалась, чтобы не отпрыгнуть и не взвизгнуть.

В дальнем углу камеры заворочалось еще нечто, покрупнее самой жирной крысы. Охранник поднял повыше свою плошку.

— Граф! — вырвалось у Изабеллы. И поскольку именно «вырвалось», слово это прозвучало неожиданно иронически.

— Принцесса! — ответствовал Рено и также в тон ей, то есть с веселым беззаботным удивлением.

— Да, это я. И, на вашем месте, я бы потрудилась встать и подойти поближе. Не заставите же вы меня забираться в эту клоаку также глубоко, как забрались вы.

— Я бы рад встать, но уж больно низок здесь потолок, видимо строивший это помещение не думал, что со смертников здесь будут требовать исполнения правил приличия.

— А я думала, что вас заковали, а вы оказывается сохраняете здесь полную свободу передвижения, — продолжила принцесса соревнование в остроумии.

— Даже ваши тюремщики поверили мне, что я граф и поняли, что с меня достаточно взять честное слово, что я не попытаюсь бежать.

Изабелла фыркнула.

— Как можно верить словам человека, убившего столько людей.

— И соблазнившего столько женщин, хотели вы добавить?

Изабелла презрительно выпятила нижнюю губку, но поскольку было не слишком светло, это осталось, кажется, незамеченным графом Рено.

— Эта часть биографии вашей меня волнует… то есть я хотела сказать, эта часть вашей биографии интересует меня весьма мало.

Рено продолжал стоять на коленях на своей соломенной подстилке.

— Да, я убил многих, но как ни странно, верить мне можно. Если бы вы могли спросить у тех, кто пострадал от моего меча, они сказали бы вам, что я никому из них не давал слова, что не стану их убивать.

— Это просто кощунственное острословие и не более того.

— Нет, уверяю вас. Нет богобоязненнее убийцы, чем я. И на страшном суде, если меня и накажут, то только за гневливость и гордыню, но никогда за клятвопреступление.

— Итак, я поняла вас так — вы просите меня, чтобы я выпустила вас отсюда из общества крыс под честное слово, чтобы вы могли ждать приговора в приличном обществе?

Граф горько улыбнулся.

— Ваше высочество, неужели вы думаете, что если Рено Шатильонский стал бы вдруг кого-то о чем-то просить, попросил бы о такой мелочи. Общество крыс, поверьте, мало чем уступает тому, которым вы считаете нужным себя окружать.

Принцесса пропустила мимо ушей сверкнувшую в речи узника дерзость.

— Так чего же вы хотите, наконец. Говорите!