Октавиан Стампас - Цитадель

Брат Гийом сразу перешел к делу.

— Не буду от вас скрывать, нам потребовался для этого дела человек незаурядный, мы попросили приора вашей капеллы порекомендовать нам лучшего из рыцарей, находящихся под его попечением.

Де Труа криво улыбнулся.

— При расставании со мной барон не выглядел опечаленным, более того, он выразил радость по поводу того, что будет избавлен от необходимости находиться со мною под одной крышей.

— Хм. Отчего же так?

— Рыцари из соседних келий донесли ему, что я, по их мнению, еженощно вступаю в сношения с дьяволом.

Брат Гийом немного помолчал, продолжая идти под темными платановыми сводами.

— Я догадываюсь в чем тут дело, но, тем не менее, шевалье хочу дать вам совет.

— Охотно приму его.

— Не бравируйте этим.

— Чем именно?

— Тем, что вас подозревают в сношениях с дьяволом. Все-таки встречаются еще люди, которые не смогут понять вас правильно.

Шевалье кивнул.

— Понимаю. Собственно, я и не бравировал, я просто был точен.

— Но оставим это, — машинально перекрестившись, сказал монах, — обратимся к вашему поручению Вам надлежит немедленно отправиться в Агаддин.

— Агаддин?

— Что вас так удивило?!

— Нет, нет, просто вырвалось.

— Это одна из самых восточных крепостей ордена. Собственно, вам нужна не сама крепость, чуть севернее ее, в часе примерно пути — там уже начинаются предгорья — есть источник с сарацинским названием Эль-Кияс. Христиане его зовут истечением св. Беренгария. Неподалеку от этого истечения имеется постоялый двор. Там вы найдете человека, которому передадите вот это, — монах протянул рыцарю туго свернутый кожаный свиток.

— Постарайтесь, чтобы никому больше он не попал на глаза, понятно?

— А как я узнаю этого человека?

— Он сам вас узнает.

— По этому? — шевалье провел рукой по лицу.

— Нет, конечно. Мы ведь не могли знать заранее, что приор де Борже пришлет именно вас. Вы просто оденетесь соответствующим образом.

— Мне придется снять плащ?

— Разумеется. В тех местах одинокому воину Храма лучше не показываться.

На лице шевалье вырвалось сомнение.

— Но мне, — неуверенно сказал он, — не раз говорилось, что рыцарский плащ…

— Все-таки, вы слишком примерный ученик. Я начинаю понимать барона де Борже. Вам не только придется снять плащ, но, если вы вдруг окажетесь в кругу людей ордену тамплиеров не симпатизирующих, вам придется отзываться о нем самым уничижительным и, даже оскорбительным образом, если этого потребуют интересы дела и обстоятельства вашего поручения.

Монах подошел вплотную к стене, выбрал место нагретое солнцем, и положил ладони на теплый мох.

— Внешняя, ритуальная преданность это просто, это для наших крикунов и пьяниц. Истинное служение иногда незаметно глазу. Вы меня понимаете?

— Я понимаю вас. Знак принадлежности к ордену тамплиеров легче носить на плаще, чем в душе.

— Мой оруженосец, останется здесь?

— Оруженосец ваш останется здесь, ибо путешествовать вы будете не как рыцарь. И ничего, разумеется, ему не рассказывайте, ибо оруженосцы болтливее баб, — сказал брат Гийом. — Если вы не хотите, чтобы его поскорее повесили, держите его в полном неведении относительно ваших дел.

Шевалье кивнул.

— Как он, кстати, устраивает вас.

— Пожалуй.

На этот раз в катакомбах при госпитале св. Иоанна собрались все участники заговора, за исключением короля. Все были несколько возбуждены, никто не сидел, все прохаживались, разговаривали о чем-то несущественном, выражали неудовольствие тем, что приходится ждать. Ждали Д'Амьена. Он беседовал в соседнем помещении с кем-то из своих тайных агентов. И патриарх и де Сантор, конечно же, и даже Раймунд с Конрадом понимали, что лишь дело астрономической важности могло заставить великого провизора вести себя столь невежливо по отношению к ним. Понимание этого заставляло их нервничать все сильнее.

Наконец тот появился.

Насколько позволяло судить катакомбное освещение, вид у великого провизора был не столько расстроенный, сколько сосредоточенный. Это, отнюдь не приподнятое настроение передалось и остальным.

Граф предложил всем сесть, сам же остался стоять.

— Господа, наше сегодняшнее регулярное собрание, волею некоторых обстоятельств, превращается в чрезвычайное.

— Что случилось, граф? — спросил патриарх, оказавшийся нетерпеливее других.

— Только что мне доложили — умер Луций III.

Все задвигались, кто-то закашлялся, у кого-то вырвалось — «о, господи».

— Таким образом то, что мы считали делом будущего месяца, становится делом ближайшей недели.

Раймунд спросил.

— Как вы думаете, де Торрож, тоже уже знает о этой смерти в Риме.

— Мой гонец утверждает, что прибыл на сицилийском корабле вчера в Аскалон. Вместе с ним из числа тех, кто высадился на берег, еще двое немедленно наняли лошадей и поскакали по иерусалимской дороге. Одного он догнал и убил.

— Ну, а второй сейчас отсыпается в тамплиерском капитуле, смею вас заверить. К тому же я убежден, что этот корабль не единственный, что привез вчера эту новость в Святую землю, — недовольно сказал Конрад Монферратский.

Д'Амьен спокойно кивнул.

— Смешно было бы всерьез рассчитывать на то, что де Торрож целый месяц будет находиться в святом неведении. Через три дня каждая собака в Палестине будет знать о смерти папы. Меня больше занимает другое. Оказывается, неясно, отчего умер Луций. То ли от апоплексического удара, что, учитывая его комплекцию, вполне возможно, то ли от яда.

— Это сильно меняет дело? — спросил Раймунд.

— О, да. Если его отравили, значит заговор в курии действует, и мы, так сказать, находимся на верном пути. Если гибель — случайность, — то мы встаем перед большою неопределенностью, бог весть как там все обернется. Одним словом не ясно, только ли на пользу нам эта смерть. Именно в этот момент.

— Н-да, — по прежнему очень недовольным тоном произнес маркиз Монферратский.

Д'Амьен продолжал.

— Есть еще и третья возможность. Очень может быть, что насильственная смерть папы, дело рук Гогенштауфена.

Патриарх Гонорий отмахнулся пухлой ручкой.

— Но это уж совсем невероятно. Они обожали друг друга, как молочные братья.

— До тех пор пока «гроза еретиков» не потребовал, чтобы император оставил в покое не только Сицилию, но и всю Ломбардскую лигу. Мне ли вам напоминать, как часто ближайшие друзья становятся жесточайшими врагами.

— Что же все эти обстоятельства требуют от нас, — спросил Раймунд, — судя по вашим речам, вы пребываете в растерянности, не так ли?

Великий провизор улыбнулся, но не без усилия.

— Вы превратно истолковали мои слова. Менее, чем кто-либо, я готов отказаться от достижения, граф, нашей общей цели. Но, согласитесь, нелишне выяснить, какой из ведущих к ней путей наименее опасен и наиболее короток.