Октавиан Стампас - Проклятие

— Господин! — громко прошептал Лако, подойдя к одной из решеток. Он принюхивался как животное и волосы в ноздрях его носа нервно трепетали.

И господин выполз, услышав человеческий голос, это было как глас господень. Ведь с ним здесь никто никогда не разговаривал. Все эти месяцы.

Долго, очень долго всматривался Арман Ги в лицо, которое невозможно было забыть.

— Ты?

— Да, я, господин.

— Ты пришел…

— Да, я пришел.

— Ты пришел меня убить?

— Нет, я принес вот это.

Лако достал из-за пазухи сверток с одеждой и просунул его сквозь прутья решетки.

— Что это?

— Это одежда королевского стражника.

— Зачем?

— Оденьте ее.

— Зачем? — тупо повторял ополоумевший от наплыва чувств комтур.

— Оденьте и поваляйтесь в ней по полу. Сегодня сюда придут люди короля, если на вас будет эта одежда, они вас выпустят. Остальных увезут в Шинон и будут пытать.

В глазах Армана Ги мелькнула искра понимания.

— Да, Лако, я понял.

— Извозитесь как следует и притворяйтесь сумасшедшим, чтобы вам поменьше задавали вопросов.

— Я понял Лако, я понял.

— Все, мне пора идти. Еще нужно успеть спрятать два трупа.

Филипп Красивый был в отвратительном расположении духа. Все утро он провел в своей зеркальной галерее. Она ныне мало напоминала прошлогоднюю — следствие варварского погрома, устроенного в прошлом году парижским охлосом. Но король не спешил ее пополнять, как будто смирился с потерями. Общение с немногими пережившими покушение толпы полотнами отражающего стекла стало более интимным и даже болезненным. Странные и тайные сомнения короля относительно своего метафизического происхождения не утихали. Напластования повседневных забот лишь на время сглаживали их остроту. Но стоило ему остаться наедине со своими мыслями…

Король подошел к большому овальному зеркалу, это было старинное флорентийское произведение, король не любил его за упрощенную и примитивную трактовку собственного отражения. Не было в этом простоватом итальянском стекле настоящей таинственной глубины, оно словно не впускало взгляд внутрь, выталкивало на свою поверхность предмет отображения, предоставляя при этом скучный, обыденный фон.

В другой раз Филипп фыркнул бы и ушел от глупого овала, но он знал, что внизу в каминной зале его ждет инквизитор Парижа с новыми сведениями о допросах тамплиеров. Королю не хотелось спускаться к нему. Это чувство усиливалось пониманием того, что спускаться все равно придется.

Н-да, за две недели, что шло следствие в Шиноне и девяти других замках на севере и западе страны, общая картина дела более-менее обрисовалась. И картина эта слишком уж не устраивала короля.

Ладно, идти все равно надо.

Филипп бросил последний взгляд на свое дурацкое отражение и отправился вниз.

При его появлении Гийом Парижский, глава доминиканской инквизиции столицы, поспешно встал. Он уже несколько дней чувствовал, что король не вполне доволен его работой и это лишало его сна. Он старался изо всех сил, но никак не мог угодить королю.

Филипп уселся на мягкий табурет и жестом предложил доминиканцу устраиваться напротив.

— Ну, что там у вас сегодня?

В голосе короля не было и тени заинтересованности. Заскрипели разворачиваемые пергаменты. Гийом Парижский прокашлялся.

— Сегодня мною лично допрошен рыцарь Ордена, Ренье де Л'Аршан. Он показал, что при вступлении в орден отрекся от Христа, но утверждает, что сделал это лишь на словах, в сердце своем остался ему всецело верен.

Рыцарь Ордена Пьер де Арблейо признался сначала перед следователем, а потом и перед большой следственной комиссией, что произносил слова отречения и даже плевал на крест. Но утверждает, и не отступается от утверждения своего, что отречение его было мнимым, а плевок сухим.

Рыцарь ордена Жан де Элемозина сознался только в том, что во время известной процедуры плевал на землю рядом с крестом, а высказанные вслух сомнения относительно божественной сущности Христа, назвал притворными.

Мой заместитель, Гийом де Сент-Эврюс, допрашивал брата Стефана де Дамона, который также сознался в притворном, неискреннем отречении, и утверждал, что вынужденный плевать публично на крест, постарался сделать это наименее уничижающим, для святого изображения, способом. В душе же остался чист и верен.

Генеральный прокурор Ордена Пьер де Бонна, допрошенный мною в присутствии следственной комиссии, заявил, что во время обряда посвящения приор отвел его в сторону, поднес ему деревянное распятие и приказал отречься от божественной сущности Христа. Пьер де Бонна настаивал, что произнес в ответ на это предложение слова, которые можно было истолковать двояко, не обязательно как отречение. Приора они удовлетворили вполне. У генерального прокурора создалось впечатление, что обряду внешнего отречения не придавалось в Ордене особого значения. А плевание на распятие считалось и, вообще, наивным чем-то…

Интендант ордена в Шампани Рудольф де Жизи…

— Хватит, — вяло сказал король.

Инквизитор замолк, виноватая улыбка бродила по его пухлым губам.

— Скажите, в какой обстановке добывались эти признания и живы ли еще те, кого вы допросили.

Доминиканец поднял брови.

— Ваше величество… разумеется, допрос это не дружеская беседа за стаканом вина… но мы не допускали никакого членовредительства. А то, что участников столь отвратной организации уместно подвергнуть самому жесткому заключению и вопрошанию, признает всякий, кто думает о государственной пользе.

— Значит пытали, — расшифровал король речь доминиканца.

Гийом Парижский испугано замер. Из королевского напутствия в начале дела он понял, что Его величество не будет слишком против, если ради добычи нужных и неопровержимых доказательств преступной сущности Ордена, будут применены сильные меры. Сейчас же Филипп, как будто, склонен осуждать подобные методы. Что же делать? Остается только теряться в догадках.

— Сегодня я получил известие, что из Авиньона на днях прибывают кардиналы Беранже, Ландольф де Сент-Анжели и Этьен де Лита. Они горят желанием помочь вам в работе. Что вы молчите?

Инквизитор сглотнул слюну.

— Право, Ваше величество, я пребываю в известном сомнении.

Филипп поморщился.

— Покиньте почву сомнений. Все мои указания остаются в силе. Я не для того объявил вне закона Орден тамплиеров и арестовал его членов, чтобы в результате следствия выяснить, что все они были невинными овечками и богобоязненными примерными христианами. А создается именно такое впечатление. Представьте себе, если люди даже после вашего «жестокого заключения и вопрошания» сознаются в том только, что слегка покривили душой, совершили один, да и то сухой плевок в направлении креста, виноваты ли они на самом деле? Это не я задаю вам этот вопрос, мне было ясно все еще задолго до того, как я отдал соответствующий приказ. Я представляю себе, как будут течь мысли наших дорогих авиньонских гостей. Запомните, так или иначе приговор, какой бы он ни был, будет утверждаться в папском капитуле. Так постарайтесь, чтобы этим бездельникам в рясах было что утверждать. Идите и думайте. Надо меньше работать руками, особенно руками палачей, а больше головой.