Октавиан Стампас - Проклятие

С тяжелым металлическим скрипом зеркало сделало поворот вдоль своей вертикальной оси, давая возможность беглецам вдохнуть запахи, скопившиеся за его спиной. Пахнуло хорошо настоянной сыростью, выдержанной плесенью, благородной гнилью.

— За мной, господа, — почти весело оказал Филипп, подталкивая в зазеркалье первого камергера и де Ногаре.

Было уже совсем темно, когда Филипп Красивый вместе со своими спутниками выбрался на поверхность. Выбрался и замер. Виною королевскому оцепенению было открывшееся его глазам зрелище. В первый момент ему показалось, что это горит Сена. По ее поверхности сновали в хаотическом беспорядке десятки лодок, плотов, барок. Все они были до краев забиты беснующимися, орущими людьми, в руках у большинства были полыхающие факелы или просто горящие ветки. И на все это медленно сыпались хлопья крупного снега. Король помотал головой и только тогда догадался, что это скорей всего пух из распоротых перин.

Зеркало воды исправно отражало сполохи огней, ночь сохраняла в своем черном бархате жемчужины площадной брани, повисшей в воздухе в совокупности с пьяными, разудалыми песнями и угрозами в адрес короля, которыми взбадривал себя опьяневший от безнаказанности, взбунтовавшийся люд.

Огненному гулянию на реке вторил большой пожар налево от Лувра.

Полыхали дома на том берегу.

— Сюда, Ваше величество, сюда, — деловито шептал де Ногаре, никогда не терявший присутствия духа.

Филипп последовал за ним, скользя по довольно крутому склону. Зацепился за какой-то корень, довольно сильно ушиб колено, отчего приглушенно застонал.

— Тише, Ваше величество. Теперь спускайтесь.

— Куда, разрази вас… — Филипп не успел докончить ругательство, потому что увидел — куда. Между глинистым берегом и бортом барки хлюпала черная вода. Посудина выглядела достаточно устойчивой. На ней можно было, в случае чего, организовать хорошую круговую оборону. На таких барках углежоги доставляли в Париж свою продукцию.

В темноте рисовалось несколько смутных белых теней. Тени были подчеркнуто молчаливы. Филипп завернулся в плащ и сел на мешок с соломой, услужливо пододвинутый ему де Бувилем.

— Благодарю вас, мой дорогой де Бувиль, вы очень любезны, — с горькой иронией в голосе сказал Капетинг. Эта ирония должна была означать — посмотрите, господин первый камергер, в каких условиях приходится путешествовать вашему королю.

Де Ногаре отдал команду, невидимые шесты решительно оттолкнули опасный берег.

Путешествие было коротким, но насыщенным. Несколько раз вплотную к барке, охраняемой белыми плащами, выкатывали из темноты какие-то неуправляемые плоты, мелькали пьяные, хохочущие рожи в факельных разрывах мрака, кто-то бешено сквернословя требовал чтобы «господа тамплиеры» присоединились к народному гневу и «помогли поджарить пятки этому ростовщику, сидящему на троне». Самые пьяные при этом падали в холодную, полыхающую огненными отражениями, воду.

После очередного такого столкновения Филипп сказал, наклонившись к господину первому камергеру:

— Надобно сказать, де Бувиль, что простой народ, даже в умиротворенном и покорном состоянии никогда не внушал мне никакой любви. Можете себе представить, как я отношусь к нему сейчас.

— О, да, Ваше величество, — благонамеренно, но невразумительно отвечал первый камергер.

Прибытие в спасительные объятия тамплиерской пристани прошло не слишком гладко. Король, сходя с барки, куда-то не туда ступил, оказался по пояс в воде. Его шоссы и кафтан промокли совершенно, что никоим образом не способствовало улучшению королевского самочувствия и наложило отпечаток на план его первой беседы с Великим Магистром Ордена. Воистину, трудно быть величественным и независимо выглядящим, когда у тебя не только взбунтовавшаяся столица за спиной, но к тому же течет грязная вода с платья.

Но Жак де Молэ, несмотря на то, что не мог похвастаться особой родовитостью (он происходил из обедневшего нормандского рода), был человек истинно деликатный, узнав о падении короля в воду, он отложил разговор, давая Его величеству время привести себя в порядок.

Встреча состоялась в личных покоях Великого Магистра, причем с глазу на глаз. В огромном камине горело несколько небольших бревен. Убранство помещения совмещало в себе, примерно в равных долях, приметы военного и церковного обихода, что точно отражало и дух Ордена и характер самого Великого Магистра.

Жак де Молэ был уже стариком. Седая грива волос, седая же борода, глубокие морщины на лбу и целая вертикальная расщелина меж седых бровей. Несмотря на эти признаки старости, чувствовалась в фигуре и осанке Великого Магистра и крепость, и сила. В глазах его светился ясный житейский ум. Впрочем, выражение этих глаз Его величество, скорее припоминал, чем видел. В помещении было полутемно.

На столике, придвинутом к камину, возвышались два высоких бокала из темного наваррского стекла. Но не настолько темного, чтобы не разглядеть, что беседующие к вину не прикасались. Магистр пил весьма и весьма мало, своим примером опровергая злонамеренную поговорку «пьет, как тамплиер», пущенную завистливыми обывателями еще в позапрошлом веке. Король же не пил, потому что боялся, что его могут отравить в этом внешне очень гостеприимном доме. Зачем же было рыцарям Храма его спасать в таком случае от взбунтовавшейся черни, можно было бы его спросить. Король не имел ответа на этот вопрос, но, тем не менее пить не спешил. Жак де Мола прекрасно понимал мотивы королевского воздержания, но не считал возможным их комментировать. Он теребил мощными пальцами большой медальон с изображением орденской эмблемы — два всадника на одном коне — покоившийся на его рыцарской груди и любовался огнем. При этом он еще отвечал на вопрос Его величества. Король спросил, что он, Великий Магистр Ордена тамплиеров будет делать, если озверевший парижский сброд, узнает, где находится ненавистный им монарх и пойдет на штурм Тампля.

— Во-первых, Ваше величество, он, я разумею парижский сброд, никогда этого не узнает. Если, конечно, Вы сами не пожелаете его известить. Во-вторых, если даже и узнает, то никогда не посмеет напасть на наше обиталище. Помимо стен каменных, охраняют его стены непреоборимого почтения, которое испытывает любой парижанин к Тамплю. Но, представим невозможное, стая этих бешеных собак появляется под стенами нашего замка… клянусь всевидящими бровями Иоанна Крестителя, как говаривал мой достопочтенный дядя, у нас есть свои меры, и они вполне достаточны, чтобы обратить в паническое бегство толпу любых размеров.

Медальон на груди Великого Магистра осторожно звякнул.