Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Я провалился и стал падать в бездну вместе со всеми огнями и жаровней, полной багровых углей.

— Всемогущий Боже! — не выдержав больше ни яви, ни сна, вскричал я, уж не помню на каком наречии. — Нет! Нет, господин мой! Не может так быть!

Даже теперь я не вполне понимаю причину охватившего меня в те мгновения отчаяния. Почему бы в самом деле, отдавшись на волю Провидения, не принять было мне за Великого Мстителя кого угодно — хоть короля Филиппа Красивого, хоть пернатого Карла Великого?

Однако я продолжал упорствовать и воскликнул еще раз:

— Нет, господин мой!

— Филипп от Капетингов, — смиренно и скорбно повторил Великий Магистр Ордена тамплиеров. — По праву предания и по праву священной вести Филипп от Капетингов был избран Верховным Капитулом Ордена и наречен Великим Мстителем. Но вот, он не сдержал обета.

— Господин мой! — опомнившись, обратился я к Великому Магистру и вновь протянул к нему левую руку с привязанным к ней маленьким кинжалом. — Но ведь король как Великий Мститель не принял из моих рук Удара Истины!

— Удар Истины является всего лишь знаком тайной власти, перед которым преклоняются даже ассасины, — отвечал мне Великий Магистр тамплиеров. — Разумеется, Великий Мститель не принял Удара Истины, раз я ничего не сказал ему об этом знаке. У меня было дурное предчувствие, и я решился помолчать до поры. К несчастью, предчувствие оказалось вещим, так что не потребовалось даже обращаться за ответом к…

Тут старый предводитель рыцарей Храма осекся и тревожно сверкнул глазами.

«Есть еще главная тайна Ордена», — подумал я.

— Теперь Посланник может оставить Истину на этих горячих углях, более она не потребуется, — добавил к своим словам Великий Магистр еще несколько слов на ассасинской тайноречи.

Я взглянул на раскаленные углы и вспомнил вдруг о храбром римлянине Муции Сцеволе, который, дабы доказать врагам римскую стойкость, положил на угли собственную руку, сжатую в кулак, и бесстрастно терпел до тех пор, пока рука не превратилась в такую же обугленную головешку.

— Господин мой, — обратился я вновь к Великому Магистру, — когда высыхает река, останавливается мельничное колесо, а когда останавливается колесо, замирает и жернов. Движение должно прекратиться во всех частях механизма. Если, подобно падшему ангелу, Великий Мститель отрекается от священного обета, а Великий Магистр, еще только предчувствуя последствия, заведомо утаивает от него ключ, открывающий замок власти, то и Посланник отказывается расстаться с ключом.

Предводитель тамплиеров приподнял голову и вновь пристально посмотрел мне в глаза. Невольно я приблизился к нему еще на один шаг, чтобы старик мог разглядеть меня без напряжения.

— Что тебе нужно, господин? — глухо произнес он по-ассасински.

— Я — третье существо, которое по праву предания и по праву священной вести обязано знать причину беды, — вполне дерзко заявил я.

— Пожалуй, что так, — произнес старик на франкском и вновь прибавил на чужом и тайном наречии: — Но что желает знать господин?

— Почему Филипп от Капетингов? — высказал я свое первое недоумение.

— Еще недавно он был другим человеком, уверяю тебя, господин, — сказал мне Великий Магистр. — Подобно царю Саулу, он еще накануне безумного отречения проявлял великие порывы души.

— Поверить в это трудно, — столь же дерзко заметил я.

— Трудно, — кивнул Великий Магистр, — но словам крестного отца любимого сына короля поверить не грех.

— Кто же этот крестный отец? — проявил я поразительную недогадливость, изумившую Великого Магистра.

Дабы мне не краснеть, он учтиво промолчал.

Наш дальнейший разговор длился весьма и весьма продолжительное время — до тех самых пор, пока толстая оконная решетка не проступила на мутной белизне рассвета, и, чтобы в сей хронике, повествующей об удивительных событиях моей жизни, перечень моих бесчисленных вопросов к Великому Магистру Ордена Храма не занял чересчур обширного места, я намерен изложить наш разговор в виде как бы отдельного рассказа моего знатного собеседника.

Если слова Великого Магистра, изреченные на птичьем ассасинском языке перевести на франкский, понятный большему числу смертных, то получится примерно следующее:

Я родом из Бургундии, где темных слухов об ужасных богохульствах, творившихся в цитаделях Ордена, можно собрать втрое больше, чем в любом другом месте. О разных ужасах я был наслышан еще в отрочестве. Но знал я и множество прекрасных преданий о героях-тамплиерах, доблестно сражавшихся в Палестине, «как дети одного отца», о великих рыцарях, не страшившихся направить одно-единственное копье против полчища сарацин и в одиночку бросавшихся на целое войско неверных. Мне снились девять храбрецов Гуго де Пейна, взявших под защиту тысячи паломников. Мне снились блистательные короли Палестины и ослепительнейшие принцессы Иерусалима, за каждую из которых я готовился еще желторотым птенцом отдать хоть по девять жизней. Мне снился король Ричард Львиное Сердце, которому я мечтал принести обет верности и самого близкого оммажа. Я грезил о подвигах на Святой Земле.

Двадцати лет от роду, в году одна тысяча двести шестьдесят пятом от Рождества Христова, я вступил в Орден Храма. Еще раньше, зная наперед, что богохульная проказа и поругание Креста распространяется в Ордене через какие-то запретные, еретические книги, вывезенные с Востока и проникшими в Орден ассасинами, я дал два обета: безграмотности и простодушия. Я дал обет навсегда остаться простым воином, не умеющим ни читать, ни писать, ни мудрствовать. Я говорил себе: «Когда сюзерен хорош, надо защищать и сюзерена, и замок; когда сюзерен плох, надо с удвоенным рвением защищать замок. Когда король хорош, надо защищать короля и королевство; когда король плох, надо с утроенным рвением защищать только королевство».

Я желал лишь одного: стать доблестным рьщарем-тамплиером. И я стал хорошим рыцарем, тому свидетель наш Всемогущий Господь.

Пятнадцать лет я воевал на Святой Земле, и из самой Акры уходил в числе последних, следуя приказу комтура, хотя и предпочел бы остаться на башнях вместе с доблестными рыцарями, из которых я более других запомнил Жиля де Морея и молчаливого изгнанника Милона, носившего прозвище Безродный.

Когда Великий Магистр упомянул эти столь важные для моей судьбы имена, я набрал в грудь воздуха, чтобы задать самый важный для меня в ту ночь вопрос, однако спустя мгновение я сделал только протяжный выдох, а никакого вопроса так и не задал.