Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

— Король Франции, — вот каков был ответ!

— Король Франции?! Филипп?! — выдал я свое удивление, переведя дух. — Откуда ты знаешь?

— Поверьте мне, мессер. Я знаю. Только не убивайте меня, — простонал он, и я заметил, что от удивления едва невзначай не оперся на кинжал, уже готовый приколоть все знания флорентийца ко внутренней поверхности его черепа.

Что за веселый праздник тайн и заговоров творился на свете! Казалось, все короли, султаны, магистры и купцы знали о посланце высших сил, направлявшемся с Востока на Запад, чтобы спасти Орден Храма от окончательного крушения, так же — как и о его провожатом, рыцаре Эде де Морее, которого почему-то обязательно следовало умертвить по исполнении его миссии.

— Где он? — продолжал я наседать на флорентийца.

— Кто? — испуганно выдохнул тот.

— Комтур тамплиеров.

— Не знаю, — страдальческим голосом ответил Сентилья. — Он удалился, мессер, когда мы шли с вами к таверне. Я послал людей проследить за ним. Он убил двух из них. У меня было мало времени. Потом появился какой-то человек и сказал, что он послан наместником Халдии и готов помочь. Он сказал, что комтура уже настигла стрела, и я могу отправиться на халдийскую дорогу, чтобы засвидетельствовать его смерть. В доказательство он предъявил мне плащ тамплиера с пятнами крови. Но я уже не мог оставить вас, мессер.

— Теперь помолчи, — повелел я и сам стал раскидывать мозгами.

Я уже знал немало и, главное, мог почти не сомневаться в том, что комтур жив, или, по крайней мере, — в том, что рука флорентийца, направленная рукой магистра, а та — рукой короля Франции, не достала славного комтура. Что ж, Сентилье нельзя было отказать в чутье, ведь соблазн взглянуть на мертвого рыцаря должен был быть велик.

— А теперь признайся мне, дружок, — попросил я флорентийца ласковым голосом, — каким таким зельем тебе удалось усыпить меня, ведь я тоже в этих делах не дурак.

— Это не зелье, — простонал флорентиец, поскольку острие кинжала никак не могло размягчиться, а сила моих рук и ног, сковавших врага, подобно клешням, все не убывала.

— Что же это было? — полюбопытствовал я.

— Слово, — услышал я в ответ.

— Слово?! — изумился я вновь и, тут же похолодев от ужаса, зашипел на самого опасного из всех возможных собеседников: — Молчи!

Мог ли он, выйдя из растерянности, одним легким выдохом вновь погрузить меня в забытье? Гадать затрудняюсь. Возможно, то слово, как и жало пчелы, было пригодно только для одного, первого, укуса. Возможно, меня спасло другое жало — стальное, которое прикололо к доскам всю волю моего нового «провожатого», а заодно — и его смышленость.

Стараясь не выдать своего собственного замешательства, я повелел Сентилье нацарапать перстнем то колдовское слово на полу. Он долго кряхтел, скребя дорогим камнем по доске, и наконец я, невольно щурясь и отворачиваясь подальше в сторону, сложил увечные буквы в единый смысл. Получилось на франкском: «ЗАТМЕНИЕ».

Закрыв глаза и крепче сжав рукоятку кинжала, я повторил вслух:

— ЗАТМЕНИЕ.

Остальные чувства донесли мне, что флорентиец, воняя от страха едким потом и хрипло дыша, остался подо мной, кинжал не покинул моей крепкой руки, а собачье рабство не отпустило моей шеи. Последнее я принял за самый верный признак того, что мир не опрокинулся в бездны худшего обмана.

— Других слов нет? — осмелев, спросил я, да и что еще оставалось мне делать, как только не осмелеть.

— Мне передали только это одно, — признался флорентиец. — Перед тем, как мы вошли в таверну, я указал вам на небо. Вы спросили: «Что там такое?». Я ответил, что скоро Луна закроет первую звезду в Змееносце и это ЗАТМЕНИЕ — хорошая примета для плавания.

— И что же со мной должно было случиться? — спросил я, уже понимая, что далеко не все вышло по замыслу злых мудрецов.

— Сначала, мессер, вы должны были следовать за мной, потом надолго заснуть, что и произошло. А потом, как мне сказали, вы должны были смиренно принимать все обстоятельства и приказы и довольствоваться пищей, которую вам предложат.

— Получилось не все, — заметил я.

— Да, мессер, — подтвердил Тибальдо Сентилья.

— В том-то вся загвоздка, — продолжил я нашу беседу, стараясь говорить уже веселей и тем предлагая флорентийцу свою дружбу и участие.

Никакого объяснения тому, почему же «получилось не все», я, как и мой двойник, не находил, но догадался лишь поблагодарить в мыслях Черную Молнию, и вправду спасшую меня во сне от поругания. Если бы еще поверить ее слову так же — как и тому спасительному удару ассасинского кинжала! Тому самому слову, что сверкнуло на острие, вернувшем меня в столь же необъяснимую и полную ловушек явь! «Любимый», — так ведь и сказала Акиса. Может, стоило остаться там, у стен Трапезунда, отдав свое тело врагам, а душу — возлюбленной, и вовсе не становиться теперь жалким победителем, посаженным на собачью цепь?

Кинжал дрогнул в моей руке, и флорентиец вздохнул так, будто уже начал сочувствовать моим несчастьям.

— Мессер, — тихо проговорил он. — Я допускаю, что нас обоих используют в недобром деле. Я допускаю, что от каждого из нас скрывают часть истины, и таковое сокрытие также оказывается опасным для нас обоих. Вас я не знал и обязан был поступать так, как мне повелели. Выбора у меня не было. А если и был, то лишь между жизнью и смертью, что подразумевалось само собой и не требовало от моих хозяев каких-либо явных угроз.

— Догадываюсь, — сказал я, вполне доверяя такому течению событий, — и даже, признаюсь вам, сижу и ломаю голову над одной загадкой: чем же вы, синьор Сентилья, отличаетесь от комтура, то есть от моего предыдущего проводника. Почему бы и вам не сгинуть с лица земли, как только ваша миссия будет исполнена и меня, как священную овцу, примет на руки главный жрец. Что вы можете сказать на это?

— Ничего не могу сказать, мессер, — с какой-то удивительной бесчувственностью ответил Сентилья.

— Так кому вы должны передать меня? — спросил я.

— Тот человек мне неизвестен, — по-видимому, честно ответил флорентиец. — Он должен подойди ко мне на пристани в Пизе и произнести те же самые слова, которые вы слышали от меня во дворе таверны.

— Тут-то вы и заснете, в отличие от меня, на веки вечные, — со злорадной усмешкой предупредил я Сентилью.

— Мессер! — взмолился он. — Раз обстоятельства повернулись совершенно неожиданным образом, я готов рассказать вам все, что знаю, однако, поверьте мне, нынешнее положение дел вовсе не располагает к откровенному разговору и достаточно пространным признаниям.

С таким подходом к делу я не мог не согласиться, так же как и не мог усидеть верхом на своем учтивом собеседнике до самого Страшного Суда.