Октавиан Стампас - Древо Жизора

— С чего ты взял, гусь эдакий, что я не читал Иосифа Флавия?

Летописец побледнел и задрожал всем телом.

— Не трусь, — похлопал его по плечу Фридрих. — Я, напротив, доволен твоей работой. Сам того не желая, ты показал мне, насколько несравнима моя победа с триумфами Цезаря, Тита, Сципиона, Ганнибала и прочих великих людей. Но клянусь, что когда-нибудь твои сравнения меня с ними окажутся не пустым звуком. А подделку эту все-таки сожги.

Но неудачи продолжали преследовать Фридриха. Он проиграл миланцам сражение при Каркано и с поля боя ему пришлось спасаться позорным бегством. Под влиянием неуспехов добрый нрав Фридриха стал сильно портиться. Когда из Германии Фридрих Швабский, Рейнальд Кельнский и чешский король привели мощное подкрепление и началась новая осада Милана, император издал указ отрубать руку всякому, кто осмелится попробовать подвезти осажденным продовольствие и к безносым местным гетерам прибавились безрукие снабженцы. В один из дней осады были пойманы и подвергнуты ужасному наказанию сразу двадцать пять жителей Пьяченцы. Войдя во вкус жестокости, Барбаросса выпустил еще один указ — выкалывать глаза, отрезать уши и языки всякому жителю Милана, который захочет выбраться из города и будет схвачен. Меры устрашения в конце концов возымели действие, и через год после начала осады миланцы сдались. Фридрих разрушил покоренный город до основания, а оставшихся жителей выселил вон. Папа Александр, прознав об этом, проклял императора и отлучил от церкви.

Когда король Людовик узнал, что изгнанная им Элеонора вышла замуж за юношу Анри, он решил отправиться в Клерво и побеседовать с аббатом Бернаром. Небольшой отряд тамплиеров, возглавляемый магистром Эвераром де Барром, сопровождал его в этой поездке. Стояла жара, но когда спутники въехали в густые леса, в которых утопала знаменитая на весь христианский мир обитель цистерианцев, повеяло приятной прохладой, и разговор, само собой, зашел о чудесах.

— Разве не чудо, — говорил Людовик, — что здесь в этой долине, поросшей дремучими лесами и некогда занимаемой смрадными болотами, стало так хорошо? Стоило нам въехать сюда, как в душе открылось нечто возвышенное и радостное.

— Но ведь это чудо рукотворное, — заметил Эверар. — Ведь не случайно, когда Бернар поселился здесь со своими монахами, он назвал место Горькой Долиной, и только потом, осушив отвратительные болота, братия назвала долину Чистой. note 9Чудо — это когда Господь благосклонно дает человеку силы совершить то, что казалось невозможным.

— Увы, — вздохнул король, — в Леванте со мной такого чуда не произошло.

— Зато вы обрели множество друзей и избавились от недругов, — возразил магистр. — Тамплиеры возвеличатся под вашим покровительством, и вы возвыситесь под охраной тамплиеров. Говорят, в последние годы жизни Гуго де Пейн любил повторять одну присказку: «Один за всех и все — за одного». Жаль, что она до сих пор не вошла в пословицу.

— Что ж, вы правы, — вздохнул Людовик, — не стоит впадать в бессмысленную и бесплодную меланхолию. По примеру Отто Фрайзингенского. Слыхали о его последних пророчествах? Он говорит о закате великой империи франков и предрекает, что через сто лет Париж, Рим и Кельн будут западными столицами невиданной по размерам империи сарацин.

— Это уж он, конечно, слишком, — покачал головой Эверар де Барр. — Можно понять чувства человека, пережившего крах крестового похода, но впадать в такое уныние — грех. Хотя в опасениях его много верного. Полвека мы с величайшим трудом удерживали Святую землю, и все это время — и с моря, и с севера, и с востока, и с юга — нас непрерывно терзали орды проклятых мусульман. Боюсь, что еще лет двадцать-тридцать, и в Леванте не останется ни одного христианина. Ведь именно поэтому я перевез сюда, во Францию, ту часть сокровищ Тампля, которую удалось отбить у магистра де Трамбле.

— Наивный Бернар, — усмехнулся, вспоминая де Трамбле, король, — он все еще надеется, ; что мощи Годфруа Буйонского и Гуго де Пейна помогут ему сдержать натиск магометан.

— И он все еще надеется отыскать в Иерусалиме всю Скинию Завета, — добавил магистр французских тамплиеров. — А я убежден, что она сгорела во время пожара, ведь Иосиф Флавий писал, что после восстановления храма Святая Святых была пуста.

Меж деревьев показались крепкие стены Клервоского аббатства, несколько монахов-цистерианцев ожидали гостей у ворот обители и первым делом поспешили сообщить, что блаженнейший Бернар сильно занедужил и извиняется, поскольку не в состоянии выйти навстречу королю и его свите. Король пожелал немедленно видеть аббата, и его повели в скромную келью, где на невысокой и узкой постели возлежал прославленный подвижник благочестия. Он тяжело дышал и смотрел на вошедших гостей мутным взором.

— Благодарю вас, ваше величество, за ту честь, которую вы оказываете мне своим посещением, — все же нашел в себе силы промолвить он. — Какая нужда заставила вас явиться? Говорите скорее, а то я боюсь помереть. Задыхаюсь я.

— Отчего же помирать вам, муж светлый? — трепетно произнес Людовик. — Вы ведь еще так молоды. Шестьдесят лет — пора наивысшего цветения для мужчины.

— Что-то треснуло в легких, — проговорил аббат Бернар. — Ночью непременно задохнусь. Не этой, так следующей, или послезавтра. Так, что вы хотели узнать от меня? Хотя, постойте, я и так знаю. — Вы хотели спросить о своей бывшей жене и ее новом замужестве. Так?

— Именно так, монсеньор, — кивнул Людовик.

— Я видел их недавно, — тихо пробормотал аббат.

— Что-что? — не понял Людовик. — Видели их? Они что, приезжали к вам в Клерво? Не может быть! Элеонора шарахается от всего, в чем есть истинная святость. Она уже лет десять не причащалась. Неужели Анри Плантажене так набожен, что и ее приобщил и вернул в лоно Христа? Верится с трудом!

— Нет, их не было здесь, — возразил Бернар. — Но я видел их во время молитвы. Я молился, спрашивая у Господа об их судьбе, и Господь показал их мне среди адского пламени, и светящаяся надпись сияла над ними. Страшная надпись… Страшные слова..

— Какие? — не вытерпев, спросил Людовик.

Аббат Бернар приподнял веки и четко произнес:

— "Рожденная дьяволом к дьяволу возвращается, и муж с нею".

— О Боже! — воскликнул Людовик в ужасе, пронзенный мыслью, что этим мужем мог быть он. Присутствующий при разговоре Эверар де Барр со вздохом покачал головой.

— Это еще не все, — сказал Бернар, чуть приподнимаясь. — Я молился и о судьбе короля Франции, и увидел старого селезня и четырех молодых селезней.

Они вошли в реку и поплыли, как вдруг налетел с неба сокол, и селезни в испуге нырнули, но не смогли вынырнуть. Селезни — король Англии и его сыновья, а сокол — король Франции. Более я ничего не знаю и ничего не могу добавить. Я должен или умереть, или справиться с недугом. Прошу вас оставить мою келью.