Октавиан Стампас - Великий магистр

— Когда вы намерены вернуться назад? — спросил де Пейн.

— Через год, с окончанием миссии игумена Даниила.

— Тогда у нас еще будет много времени потолковать обо всем. Пока же советую вам не налегать так на это фалернское вино, — предупредил Гуго. — Его везут морем, и для сохранности добавляют в бочки смолу, мраморную пыль и прочую гадость.

— Опять штучки иудеев! — воскликнул князь.

— Не только. Если вы не прочь, я готов угостить вас настоящим византийским — из виноградников василевса, мне как раз недавно прислал в подарок сам Алексей Комнин. Мои апартаменты недалеко отсюда, в Тампле.

— Согласен! — произнес князь Василько. — Только пригласим и моего игумена Даниила, я не хотел бы оставлять его одного.

Направившись к выходу, Гуго де Пейн краем глаза видел, как обиженно и чуть гневно смотрит в его сторону черноволосая принцесса Мелизинда, к которой он не подошел за весь вечер ни разу; ее тревожило и долгое отсутствие графа Зегенгейма, словно нарочно избегавшего королевских приемов. Закусив алую губку, принцесса нервно похлопывала себя веером по ладони, провожая взглядом двух высоких витязей и присоединившегося к ним седобородого старца в монашеской рясе, который казался тонкой березкой между двух мощных тополей. Она не слышала обратившегося к ней отца и вздрогнула, когда он дотронулся до ее руки.

— Куда вы смотрите? — спросил король. — Я говорил о том, что вскоре в Иерусалим прибудет из Европы один рыцарь, с которым я связываю определенные надежды, и мне хотелось бы, чтобы вы приняли его как можно любезнее.

— Хорошо, отец, — потупив взор, ответила принцесса.

— Этот рыцарь из знатного французского семейства, чей род не уступает королевскому, — продолжил Бодуэн, извещенный на днях графом Шампанским. — Приглядитесь к нему, моя радость.

— Я буду послушна вашей воле, — отозвалась Мелизинда, негодуя в душе и на Гуго де Пейна, и на Людвига фон Зегенгейма, которые, по ее разумению, были или слепы, или чересчур поглощены своими ратными делами. Но ни то, ни другое не оправдывало их в ее темных глазах, горящих огнем любви.

Беседа в Тампле с князем Васильком и старцем Даниилом продолжалась до глубокой ночи. Представители двух христианских мировоззрений сидели за одним столом и вкушали одно вино и пищу, не чувствуя себя разделенными непроходимыми противоречиями, поскольку и нравственные нормы, и постижение смысла бытия не столь разнились у них, простых смертных, как было это у столпов Церкви. Мудрый игумен с самого начала признал в де Пейне не противника, а тем более, врага православия или Руси, а скорее внимательного и заинтересованного союзника, если не друга. С другой стороны, и Гуго де Пейна всерьез и искренно интересовало православие, несомое в Палестину игуменом Даниилом. Почему? — втайне задавал рыцарь этот вопрос сам себе: — ведь его цель и миссия здесь идет от Ватикана, а сам он до глубины души принадлежит католической Церкви. Возможно, безжалостное заклание Филиппа де Комбефиза так повлияло на его умонастроение?.. Но оно не может и не должно отвратить его от выполнения священного долга. В речах старца Даниила, де Пейна привлекла еще некая хранимая им истина веры, отсутствующая порою в словах католических иерархов, которая словно бы изливалась открыто из его уст и давала возможность любому желающему, и ему — Гуго де Пейну, припасть к этому источнику живой воды, приснотекущую в жизнь вечную и блаженную… Его поразила и непреклонная сила, казалось бы такого немощного игумена, глаза которого горели спокойным и неугасимым огнем. Де Пейн знал, что он прибыл в Иерусалим для устройства в Святом Городе православного храма, и уже многие не только косо смотрели на его деятельность, но и чинили всяческие препятствия, порою не гнушаясь прямых угроз в адрес миссионера.

— Мы не ищем недругов, — говорил игумен Даниил, — но с верой и мужеством, отбросив грех, не устрашимся никого, и злейшего врага рода человеческого — диавола. Сказано ведь: «И мир преходит, и похоть его, а исполняющий волю Божью пребывает вовек». Всякий верующий в него не постыдится. Здесь нет различия между иудеем и эллином, потому что один Господь у всех, богатый для всех, призывающих Его. Жертвенность и самоотвержение — тот крестный путь, по которому шел Христос, завещанный нам. Если бы мы искали врагов не вокруг себя, а внутри, то избежали бы многих скорбей и тягот.

— Но так ли уж у Руси мало врагов, что вы пренебрегаете ими? — спросил де Пейн, силясь понять душу чужого ему народа.

— Не пренебрегаем, а прощаем, как велел Христос, — отозвался игумен. — Но лишь только дойдут они до предела, когда встанет над Русью опасность полной ее гибели, — тогда и явятся на подмогу небесные силы, тогда и укажет Богородица на святых сподвижников, поднимающих неисчислимую рать на защиту отечества… Однако, время уже позднее и нам пора идти, — спохватился старец.

— Я провожу вас, — поднялся Гуго де Пейн. — В городе темной ночью небезопасно.

— С такими-то двумя молодцами! — улыбнулся игумен, взглянув на двух статных рыцарей.

— И вот еще что, — добавил де Пейн. — Не погнушайтесь обращаться ко мне по любому поводу, если у вас возникнут какие-либо сложности в вашей деятельности здесь, в Иерусалиме.

— Благодарю вас! — пожал его руку князь Василько.

Предостережение Гуго де Пейна по поводу возможной опасности в отношении игумена Даниила и князя Василька, имело под собой основания: барон Жирар, войдя в контакт с Рене де Жизором, готовили совместную акцию против православных миссионеров; оба великих магистра, не без серьезных опасений, предполагали угрозу двум своим католическим орденам в существовании и дальнейшем пребывании в Иерусалиме игумена Даниила и князя Василька Ростиславича. Попытки воздействия на графа Танкреда через послушного их воле барона-подагрика Глобштока не увенчались успехом: наперсник отказался выдворить под благовидным предлогом из города обоих русских, связанный условием договора с византийским императором. Приходилось действовать иначе, излюбленными методами иоаннитов и вступившего с ними в союз Ордена Сиона…

К концу июня в Иерусалиме собрались все рыцари-тамплиеры, съехавшиеся из разных концов Палестины, за исключением надолго застрявшего в чумном Египте Милана Гораджича. Вызваны они были Гуго де Пейном в связи с тем, что в восточной области Самарии, через которую пролегали одни из дорог паломников, назревали серьезные крестьянские волнения, грозящие взорваться восстанием. Барон Глобшток, получая постоянные предупреждения о недовольстве населения порядками, установленными местным правителем графом Руаезом, как всегда бездействовал, и лишь успокаивал Бодуэна I. Но из своих источников, которые уже были созданы во многих районах Палестины им самим и Андре де Монбаром, Гуго де Пейн получал точные сведения — что назревает бунт. Он лично поставил об этом в известность графа Танкреда, но и тот довольно равнодушно отнесся к предупреждению. Тогда де Пейн решил действовать самостоятельно. Собрав тамплиеров и примкнувших к ним латников-ополченцев, он двинулся к городу Наблус, центру провинции Самария. И уже по дороге пришло известие, что все его опасения оправдались: восстание началось.