Евгений Федоров - Наследники

Два дня протомилась Катеринка в светлице: ей дали вволю выплакаться. Толстая, рыхлая демидовская холопка бабушка Федосьевна принесла ей наряды, умыла девку, расчесала косы.

— Сущая царевна! — изумленно всплеснула она руками, дивясь строгой красоте Катеринки.

Ворчливая баба-яга неотступно вертелась подле пленницы. Она хвалила хозяина, уговаривала кержачку:

— Ты не супротивься, милая. Хозяин наш добрый, и по доброте его жизнь твоя пойдет в радостях…

Катеринка обошла и оглядела хоромы. Везде крепкие запоры, дубовые двери, всюду сторожат зоркие холопы. А кругом синие горы и непроходимые леса. Куда уйдешь?

Угадав ее мысли, Федосьевна сказала:

— Не думай, красавица, о другом. Рука демидовская простерлась далеко, не добежать тебе до краю ее. И то рассуди; не кощей он, а могучий муж.

Ночью не приходил сон. Катеринке казалось, что стоит она перед черным бездонным омутом и нет ей спасения. Одна дорога — закрыть глаза и кинуться в бездну…

А когда стали смыкаться глаза и пропели ранние петухи, хозяин пришел, уселся у постели и долго любовался ею. Как заколдованная, лежала Катеринка, затаив дыхание. Под его властным взглядом цепенело тело, сон туманил голову…

Она не слышала, как Демидов наклонился и стал стягивать с ног сапоги…

Мрачным и молчаливым ходил Митька Перстень. При встречах с хозяином опускал глаза. В свободные минутки конюх забирался в сад и ярил медвежонка. Звереныш заметно вырос, входил в силу. В звере проснулась злоба к людям. Одного конюха только и признавал он. Обнимая своего друга, Перстень жаловался:

— Отнял, слышь-ко, мое счастье хозяин, испил мою кровь!

Крепостной не мог остудить в себе жара. Темная, свирепая ненависть к Демидову поднималась со дна его души, ему стоило больших усилий казаться спокойным. Лежа на сеновале, зарывшись в душистые шелестящие травы, он смотрел в узкие прозоры на звезды и думал о горькой судьбе работных.

«Что за народ? — недовольно думал он. — Порознь каждый клянет свою жизнь, а все вместе молчат, гнут перед хозяином спину. А если б подняться да замахнуться… Эх! И где тот человек, который осветит потемки наши?»

Он мысленно перебирал работных и решал про себя: «Нет, не тот человек!..»

Босой и взъерошенный, Пимен в грозу пришел к барскому дому. Холопы не пустили его в хоромы. Старик в рубище стоял под проливным дождем и жадно смотрел на окна.

Вскоре Пимен «посадил козла» в домну. Все ахнули: домна выбыла из строя. При допросе кержак, не таясь, повинился:

— В отместку за дочку хотел Демидову досадить…

Он нисколько не раскаивался в своей вине. Демидов решил отменно наказать виновника. Никто не знал, что надумал хозяин: он только приказал Пимену искупить грех примерной работой и прилежанием. Если же он, холоп, помеху будет творить хозяйскому делу, тогда спуску не давать и проучить его по-демидовски.

Пимена приставили с конем работать на плотине.

По Маукскому тракту, вдали от Кыштымского завода, разлилось широкое и привольное озеро Кириты. Дороги были длинные, тянулись вокруг озера. Тяжелые груженые обозы скрипели в объезд зеркальных вод. Долго надо было ехать из Кыштыма на Уфалей, в Маук, в Ураим.

Демидов рукой пересек озеро и повелел:

— Быть тут плотине, быть тут и пути!

Великий труд возложил заводчик на приписных крестьян. Глубокие воды выпало им плотинить. Демидовские приказчики согнали крестьян с лошадьми. Закипела работа. Народ песок возит, озеро бутит камнем, плотину насыпает.

Тут и Пимену место нашли. Человек он опальный, зорок за ним дозор. Старик перетрудился, из сил выбился, а тут и хворости одолели. Ждать, однако, некогда, торопит хозяин с плотиной. Скоро уж и работе конец. Озеро разделили, осталось немного песку насыпать…

Дождались своего часа дозорщики, укараулили Пимена. По хворости он не выехал на работу. День прошел, два — нет старика. Объявили его в бегах.

Начался розыск, но тут на третий день Пимен сам на работе появился. При нем лошадь, тележка поскрипывает, нагруженная песком. Работает, хлопочет мужик над плотиной.

Солнце на полдень. Видит Пимен — по плотине шествует приказчик Селезень. Крепостной шапчонку долой, хоть и стонет сердце, — поклонился. Приказчик и глазом не моргнул, проследовал мимо. Пимен свалил песок с тележки и опять уехал. А Селезень походил среди работных, отобрал народ посильнее да попроворнее, отвел их в сторонку.

— Над Пименом хозяйский суд свершился. Порешил Демидов за то, что он в бега ушел, закопать его живьем в плотину. Понятно?..

Мужики молчали, только головы ниже опустили, а приказчик присоветовал:

— Как вечер подойдет, привезет Пимен последнюю тележку с песком, наказано вам столкнуть его в ров и песочком присыпать.

Ушел приказчик, а пятеро грабарей остались. «Как тут быть? Что делать? Демидовской воле перечить — значит, самим в могилу живьем лечь. Разве может холоп устоять против заводчика?»

Стоят пять грабарей, думу думают. Подле них лошади, тележки с песком. Достояли они в раздумье до вечера. День меркнуть стал. За день-то Пимен не один раз песок привозил да в канаву сваливал.

Потянуло прохладой. Потускнело озерное серебро, солнышко краешком коснулось лесного окоема. Только тонкие гибкие стеблинки камыша стояли светлыми, перешептывались перед сном. Работные на ночлег потянулись.

Все вокруг опустело. От усердия Пимен запоздал: в сумерки привез последнюю тележку, ухватился за грядку, поднатужился и опрокинул песок в ров. Тут пятеро бородатых молча накинулись на него, столкнули его туда, где густой камыш…

А сверху тело песком засыпали. Сначала свои пять тележек от песка опростали, а потом лопатами добавили.

Пропал Пимен, как в омут канул. Сказала Федосьевна Катеринке: ушел старик от демидовского гнева в кержацкие скиты и там замаливает ноне свои грехи.

Не знала Катеринка, что пошел с той поры в народе слух: тлеет старый работяга под песком на дне Кириты-озера. С тех времен плотина через озеро и зовется Пименовой плотиной…

Было время, когда Никита Акинфиевич был полон любви к Юльке. В те дни, куда бы ни ехал хозяин, он часами думал о горячем взгляде Юльки, от которого волновалась кровь. Ее расширенные трепетавшие ноздри, красный чувственный рот заставляли забывать мир и заводские дела. Ревность бушевала в нем. Нередко он возвращался с полдороги в Кыштым, чтобы нагрянуть ненароком.

Он заставал Юльку одиноко бродившей по хоромам. Экономка радовалась его возвращению. Пыльного и потного, она ласково обнимала его.

Сильный, широкоплечий хозяин, держа в объятиях Юльку, пьянел от страсти. Хмельной, горячий, он бессвязно бормотал:

— Отрава ты моя, отрава…

Стояли темные июльские ночи, на черном бархате неба сверкали мириады звезд. Все вокруг было насыщено живительной теплотой и негой. Лежа у ног Юльки, Никита взывал: