Евгений Федоров - Наследники

— Эх, сударь! — прошамкал старик. — Да никого тут и нет! Все покинули это гнездо. Один тут я, и где приютить — неведомо. Хоромы велики, а приюту и нет. Все рушится, господин мой. Да и покормить нечем… Езжайте, милые, к почтмейстеру: хоть и тесно, а все под крышей…

Проблуждав по сельцу, путешественники выехали наконец к почтовой станции, где и остановились. Большая станционная комната хотя и содержалась в чистоте и опрятности, но поражала своим необжитым видом и холодом.

Александра Евтихиевна зябко куталась в пледы и жалобно поглядывала на мужа. Приближались роды, и Демидов, встревоженный и злой, наступал на почтмейстера. Сухощавый долговязый немец учтиво выслушал жалобы Никиты Акинфиевича и безнадежно пожал плечами.

— Это лучшее, что найдете здесь, сударь, — сухо ответил немец.

— Едем дале! — закричал слугам Никита, но Александра Евтихиевна болезненно сморщилась и умоляюще сказала:

— Никитушка, побойся бога! Разве ты не видишь, в каком я положении?

Ночь тянулась медленно. Александра Евтихиевна сидела в кресле, уставившись в трепетное пламя свечей. Казалось, она прислушивалась к жизни, которая теплилась внутри ее тела. Аннушка в соседней комнате укачивала девочку, согревая ее посиневшие ручонки своим дыханием. Андрейка, раскинув на лавке теплые одеяла, предложил Никите Акинфиевичу:

— Укладывайтесь, сударь.

Александра Евтихиевна шевельнулась и простонала:

— Ах, Никитушка, не спи, сядь подле меня! Я боюсь, это скоро наступит…

Никита уселся на скрипучий стул и, раскинув ноги, задремал. Почтмейстер тихонько удалился в свою каморку.

За стенами, во дворе, выл ветер, переругивались ямщики, а в холодной комнате потрескивали свечи; неприятное полусонное оцепенение овладело людьми.

Ночь тянулась бесконечно…

Серый скупой рассвет стал заползать в настуженную горницу, когда Никита Акинфиевич был разбужен громкими стонами жены. Он открыл глаза и был поражен тем, что происходило. Отвалившись на спину, Александра Евтихиевна протяжно стонала. Подле нее возилась Аннушка. Лицо у нее было оробевшее, жалкое. Андрейки и слуг в горнице не было. Только сухой почтмейстер стоял у двери, спокойно вглядываясь в происходящее.

Никита быстро поднялся и наклонился над женой.

— Ой, умираю, — страдающе прошептала пересохшими губами Александра Евтихиевна.

Демидов быстро оглядел горницу и крикнул Аннушке:

— Немедля сыскать на селе бабку!

Почтмейстер учтиво поклонился Демидову и сказал:

— Не извольте, господин, беспокоиться. Я предвидел это, и бабка уже здесь, и если дозволите…

Не дождавшись ответа, он распахнул дверь в свою каморку и позвал:

— Никитишна!

Демидов недоверчиво разглядывал уже немолодую подвижную женщину, неслышно вошедшую в горницу. «Да нешто простая баба сможет?» — хотел он было запротестовать, но строгий взгляд немца остановил его.

— Здравствуйте, батюшка, — неторопливо поклонилась бабка Никите. Голос у нее оказался певучим и ласковым, круглое русское лицо ее приветливо светилось. Она неторопливо подошла к Александре Евтихиевне и заглянула ей в глаза.

— Не бойся, касатка, все будет хорошо. Глядишь, бог принесет счастья! — спокойно сказала она и оглянулась на мужчин. — Уж не обессудьте, тут дело бабье…

Простая русская баба почувствовала себя здесь полновластной хозяйкой и не спеша принялась за дело. Почтмейстер и Демидов переглянулись и, покорясь ей, вышли в тесную с тусклым оконцем каморочку. Никита сел на кровать и опустил голову на грудь. В душе его нарастали тревога и нетерпение. Схватив немца за рукав, он теребил его, жарко упрашивая:

— Озолочу, ежели добудешь умельца лекаря и хоромы теплые разыщешь!

Сохраняя невозмутимый вид, немец сухо сказал:

— Где добыть здесь лекаря? Да и поздно. Никакие богатства не смогут изменить положения, сударь. Остается терпеть и ждать.

Легко сказать — терпеть и ждать, когда стоны за стеной становились все громче и громче. За оконцем с низкого неба то моросил мелкий дождик, то мокрыми хлопьями валил снег. Среди сырости на дворе пылал костер, вокруг которого толпились слуги и ямщики. Андрейка о чем-то горячо им рассказывал. Над костром висел черный чугун, над ним вился густой пар…

— Девонька, воду шибчей! — раздался за перегородкой хозяйский окрик бабки.

Из горницы выбежала Аннушка, бросилась во двор к черному чугуну…

Все шло удивительно налаженно, без суетни. Размеренный воркующий говорок бабки действовал как-то успокаивающе. Через комнатку пронесли горячую воду, чистые простыни и полотенца. Слышно было, как бабка ласково уговаривала роженицу:

— А ты не стесняйся, кричи, родная, кричи! Понатужься!..

Демидов морщился, словно от зубной боли. Ему казалось, за перегородкой и без того сильно стонали. Большой и сильный человек, он вдруг почувствовал себя слабым, растерянным.

Итальянка робко вошла в каморку и притаилась, смущенная, в уголке.

Почтмейстер положил свою сухую синеватую руку на плечо Демидова:

— Это неизбежно, сударь.

В эту пору в станционном домике раздался душераздирающий крик. Даже ямщики у костра повскакали.

— Ух, неужто беда? — тревожно спросил Никита, но вдруг сразу все смолкло, наступила блаженная тишина, и вслед за тем раздался веселый крик новорожденного существа.

Почтмейстер весело блеснул глазами, кивнул в сторону двери, прошептал:

— Слышите?

Аннушка схватилась рукой за сердце и, не спуская глаз, следила за Демидовым. Он вскочил, но волнение его не унималось, а нарастало. Заметно дрожали его большие руки. Нетерпеливо топчась у перегородки, он прислушивался:

«Кто же, сын или дочка?»

Никто не торопился впускать Никиту Акинфиевича в большую горницу; слышно было, как ласково разговаривала бабка, но поди разберись, с кем!..

Наконец в десятом часу бабка распахнула дверку и переступила порог. Лицо женщины сияло. Поклонившись Демидову, она сказала:

— Ну, батюшка, господь послал тебе сына!

— Неужто? — успел только сказать Никита, и всем его большим, могучим телом овладела необузданная радость.

— Ты чуешь, кого принимала? Князя Демидова. Богатырь будет! На!.. — Он положил на ладошку бабки золотой.

— Богатырь, богатырь, батюшка! — охотно подхватила бабка. — Пройди-ка посмотри дите.

Десять дней больной пришлось прожить в станционной горнице. Снег растаял, вновь вернулась осень.

Наконец из Санкт-Петербурга прибыл долгожданный доктор. Больная окрепла, и можно было продолжать так неожиданно прерванное путешествие. Все снова уложили в возки.

22 ноября 1773 года Демидовы возвратились в Санкт-Петербург. Андрейка под диктовку Никиты Акинфиевича записал в «Журнал путешествий»:

«При крещении новорожденного восприемниками сделали честь быть его сиятельство граф Алексей Григорьевич Орлов и ее сиятельство графиня Елизавета Ивановна Орлова ж; окончив тем счастливо свое путешествие по иностранным государствам, привезли в отечество, к великому удовольствию Никиты Акинфиевича, дочь и сына».