Георг Эберс - Дочь фараона

Пехота персов была не многим многочисленнее египетской, но конница вшестеро превосходила число всадников Нильской долины.

Когда обе армии расположились одна против другой, Камбис приказал очистить обширную равнину Пелусию от кустарника и деревьев и сровнять песчаные холмы, чтобы натиск персидской конницы и колесниц не встретил препятствий. Фанес помогал ему точным знанием местности и к принятию своего задуманного с глубокой проницательностью плана битвы успел склонить не только царя, но и старика главнокомандующего, Мегабиза, и наиболее сведущих в военном искусстве Ахеменидов. Знание местности было особенно важно вследствие пересекавших равнину болот, которые для счастливого исхода битвы необходимо было обойти. По окончании военного совета афинянин еще раз сказал:

– Теперь, наконец, могу удовлетворить ваше любопытство относительно закрытых повозок, наполненных зверями, которых я велел привезти сюда. В этих повозках помещается пять тысяч кошек. Не смейтесь! Уверяю вас, эти зверьки будут для нас полезнее ста тысяч воинов. Многим из вас известно суеверие египтян, и все они скорее согласятся умереть, чем убить кошку. Мне самому за убийство подобной твари чуть не пришлось однажды поплатиться жизнью. Вспомнив об этом суеверии, я везде, где был, на Кипре, где есть отличные мышеловы, в Самосе, Крите, по всей Сирии, велел ловить всех кошек, какие попадутся. Теперь предлагаю раздать их войскам, которым предстоит драться с египтянами, и велеть воинам привязать их к своим щитам. Бьюсь об заклад, что каждый истинный египтянин скорее сбежит с поля боя, чем решится выстрелить в обожаемое животное.

Громкий смех был ответом на предложение, которое, однако, было с должным вниманием обсуждено, одобрено и приведено в исполнение. Камбис дал поцеловать изобретательному эллину свою руку, с лихвой вознаградил его за издержки богатым подарком и убеждал его жениться на какой-нибудь знатной персиянке. Затем он пригласил афинянина к себе на ужин; но тот сослался на необходимость сделать смотр поступившим под его начальство едва ему знакомым ионийцам и удалился в свой шатер.

У входа он застал свою рабыню в жарком споре с бородатым стариком в грязи и рубище, который хотел его увидеть. Фанес счел его за нищего и бросил ему золотую монету; но старик не нагнулся за подачкой, а сказал, удерживая Фанеса за плащ: «Я – Аристомах, спартанец!»

Тогда Фанес узнал жестоко изменившегося друга, ввел его в шатер, велел омыть ему ноги и умастить голову, предложил подкрепиться вином и мясом, снял с него рубище и надел новый хитон на его исхудалые, мускулистые плечи.

Аристомах молча принял эти услуги; затем, подкрепив силы живительным напитком и хорошей пищей, стал отвечать на нетерпеливые вопросы афинянина. Вот что он рассказал ему.

После умерщвления сына Фанеса Псаметихом Аристомах объявил ему, что решил склонить его подчиненных бросить службу у Амазиса, если дочь его друга не будет тотчас же освобождена, а относительно участи исчезнувшего мальчика не будет дано удовлетворительного объяснения. Царевич обещал подумать об этом деле. Два дня спустя, во время ночной поездки по Нилу в Мемфис, на спартанца напали эфиопские воины, скрутили его и бросили связанным в темное помещение другой барки, которая, после многодневного плаванья, бросила якорь у незнакомого ему берега. Тут выпустили пленника из заключения и повели его в палящий зной, через пустыню, мимо скал странной формы, по направлению к востоку. Наконец достигли хребта, возвышавшегося над множеством хижин, построенных у его подошвы. В хижинах этих жили люди, которых ежедневно в оковах гоняли в рудники, где они высекали из твердой скалы золотые крупинки. Иные из числа несчастных рудокопов работали в этом ужасном положении более сорока лет; но большая часть скоро умирала от непомерных трудов и палящего зноя, который обдавал их по выходе из рудника.

– Товарищи мои, – рассказывал Аристомах, – были частью приговоренные к смерти и помилованные убийцы, частью – лишенные языка государственные преступники, частью, наконец, опасные царю и внушавшие ему страх люди, к числу которых принадлежал и я. Три месяца работал я с этим сбродом, вынося палочные удары надзирателей, изнемогая днем от зноя, коченея, когда холодная ночная роса падала на полунагое тело; обреченный, казалось, на смерть и поддерживаемый единственно надеждой на мщение. По благоизволению богов случилось, что во время праздника богини Гатор сторожа, по обычаю египтян, до такой степени перепились, что все уснули сном глубокого опьянения и не заметили, как я бежал с одним молодым евреем, лишенным по обвинению в употреблении фальшивых весов правой руки. Зевс Лакедемонский и великий бог этого юноши помогли нам и ослепили погоню, голоса которой мы не раз слышали уж близко за собой. Пищу я добывал луком, похищенным у сторожей. Где не было дичи, там мы питались кореньями, плодами и яйцами птиц. По солнцу и звездам направляли мы путь. Нам было известно, что Красное море лежит недалеко от рудника и что мы находимся к югу от Мемфиса и даже от Фив. Вскоре достигли мы берега и неутомимо пошли к северу, пока не встретили добрых корабельщиков; те дали нам приют и помогли попасть на аравийскую ладью, которая перевезла меня и еврея, знавшего язык этих моряков, в Эзеонгебер, в землю эдомитов. Там мы узнали, что Камбис идет с большим войском в Египет, и отправились в Гарму с отрядом амалекитских всадников, которые везли персам воду. Из Гармы прибрел я в Пелусий с арьергардом великого азиатского войска; эти люди иногда из сострадания позволяли мне садиться на своих лошадей. Здесь я услышал, что ты – главный полководец великого царя. Я сдержал клятву и вступил в Египет верным сыном Эллады; теперь твоя очередь помочь старику Аристомаху и дать ему единственное, что он жаждет – возможность отомстить своим гонителям!

– Отомстишь! – вскричал афинянин, сжимая руку старика. – Ты поведешь в бой милетских тяжело вооруженных воинов; позволяю тебе бить врага как тебе угодно. Но, оставаясь и после этого твоим должником, я прославляю богов, что могу теперь же одним простым словом осчастливить тебя. Узнай, что вскоре после твоего исчезновения в Наукратис прибыл, под управлением твоего достойного сына, почетный спартанский корабль, чтобы тебя, отца двух победителей на олимпийских играх, возвратить по приказанию эфоров на родину.

При этом известии старик задрожал всем телом, глаза его наполнились слезами, а уста беззвучно произнесли молитву. Потом он ударил рукой по лбу и воскликнул дрожащим голосом:

– Теперь исполняется, – теперь оправдалось! Прости мне, о Феб-Аполлон, что я усомнился в словах твоей жрицы! Что возвещал оракул?