Георг Эберс - Дочь фараона

– Томириса умерла? – удивился Камбис, прерывая оратора. – Неужели мы, персы, убили женщину? Что случилось с вашей царицей? Отвечай!

– Десять месяцев тому назад Томириса умерла от тоски по единственному сыну, поэтому и осмелился я сказать, что и она также стала жертвой войны с персами и искуплением за душу твоего отца.

– Это была великая женщина, – прошептал Камбис. Затем, возвысив голос, он продолжал: – Я начинаю думать, массагеты, что сами боги приняли на себя обязанность отомстить вам за моего отца. Но как ни тяжелы ваши потери, а все-таки Спаргапис, Томириса и пятьдесят тысяч массагетов не могут считаться искуплением за душу царя персов, а в особенности Кира!

– В нашей стране, – отвечал массагет, – смерть равняет всех, и расставшаяся с телом душа умершего царя делается равной душе бедного раба. Твой отец был великий человек, но то, что выстрадано нами из-за него, – ужасно. Знай же, царь, что я еще не рассказал тебе всех несчастий, которые со времени той кровавой войны обрушились на нашу страну. После смерти Томирисы между массагетами вспыхнули междоусобицы. Два человека вообразили, что имеют равные права на освободившийся престол. Одна половина народа сражалась за одного, другая – за другого. В результате этой междоусобной войны, за которой по пятам следовали повальные заразные болезни, сильно поредели ряды наших воинов. Если бы ты вздумал идти на нас войной, то мы не были бы в состоянии сопротивляться тебе, и поэтому предлагаем тебе мир, с прибавлением тяжелых мешков золота.

– Так вы хотите покориться, не обнажая меча? – спросил Камбис. – Численность моего войска, собранного в индийской долине, может доказать вам, что я ожидал большего от вашей геройской храбрости. Но без врагов нам невозможно сражаться. Я распущу воинов и пришлю вам наместника. Приветствую вас как новых подданных моего государства.

При словах царя лицо массагетского героя вспыхнуло, и он отвечал дрожащим голосом:

– Ты ошибаешься, государь, думая, что мы забыли прежнюю свою храбрость или захотели сделаться рабами. Но нам известно твое могущество и мы знаем, что небольшое число наших соотечественников, пощаженное войной и чумой, не может сопротивляться твоим бесчисленным и хорошо вооруженным войскам. Честно и прямо, по-массагетски, мы сознаемся в этом; но вместе с тем объявляем, что будем продолжать управлять сами собой и никогда не согласимся покориться приказаниям персидского сатрапа. Ты гневно глядишь на меня, но я переношу твой взор и повторяю мое заявление.

– А я, – воскликнул Камбис, – скажу тебе вот что: у вас один выбор. Или вы подчинитесь моем скипетру, присоединитесь к моему государству под названием массагетской сатрапии, примете к себе, с должным почтением, сатрапа, который будет считаться моим наместником, – или же вы должны объявить себя моими врагами и, будучи покорены моим войском, неволей согласиться на те условия, которые я теперь предлагаю вам принять добровольно. Сегодня вы еще можете приобрести себе доброго властелина; но позже я сделаюсь для вас завоевателем и мстителем. Хорошенько обдумайте это, прежде чем станете отвечать!

– Мы уже заранее обдумали все, – отвечал воин, – и поняли, что мы, свободные сыны степей, готовы принять скорее смерть, чем рабство. Послушай, что велел тебе передать через меня совет наших старейшин: «Мы, массагеты, не по своей вине, а вследствие испытаний, ниспосланных нам нашим богом – солнцем, сделались слишком бессильными для того, чтобы дать отпор вам, персам. Нам известно, что вы посылаете против нас большое войско, и мы готовы купить у вас мир и свободу посредством ежегодного платежа богатой дани. Но знайте, что если вы во что бы то ни стало захотите победить нас вооруженной силой, то причините себе самим величайший вред. Как только ваше войско приблизится к Араксу, то все мы, с женами и детьми, поднимемся и пойдем искать нового отечества, так как мы не живем, подобно вам, в городах и домах, но привыкли мчаться на наших конях и отдыхать под кровом палаток. Мы унесем с собой наше золото и засыплем потайные ямы, в которых вы могли бы найти сокровища. Мы знаем все места нахождения благородных металлов и готовы доставлять их вам в большом количестве, если вы даруете нам мир и позволите сохранить свободу; но если вы пойдете на нас войной, то не приобретете ничего, кроме безлюдной степи и недосягаемых врагов, которые могут сделаться для вас ужасными, как только они оправятся от тяжелых утрат, опустошивших их ряды. Если же вы оставите нас свободными и даруете нам мир, то мы готовы, кроме дани золотом, ежегодно присылать вам по пяти тысяч быстроногих степных коней и оказать вам помощь, как только персидскому царству станет угрожать серьезная опасность».

Посланник замолк. Камбис задумчиво уставился глазами в пол, долго медлил с ответом и, наконец, сказал, поднимаясь со своего трона:

– Сегодня на пиру мы посоветуемся и завтра сообщим вам – какой ответ вы должны передать вашему народу. Распорядись, Гобриас, чтобы этим людям были доставлены все удобства, а тому массагету, который ранил меня в лицо, вели подать лучших кушаний с моего собственного стола.

Во время этих событий Нитетис в уединении и глубокой тоске проводила время в своем доме в висячих садах. В этот день она впервые присутствовала при общем жертвоприношении царских жен и перед пылающим алтарем, устроенным на открытом воздухе, пыталась, внимая чуждым ей напевам, молиться своим новым богам.

Большинство обитательниц царского гарема в первый раз увидали египтянку на этом торжестве и, вместо того чтобы поднимать взоры к божеству, не спускали глаз с иноземки.

Нитетис, беспокоимая любопытными, недоброжелательными взглядами соперниц, развлекаемая громкой музыкой, доносившейся из города, грустно настроенная при воспоминании о благоговейных молитвах, которые она, вместе с матерью и сестрой, возносила к богам своего детства, среди торжественной тишины, господствовавшей в гигантских храмах ее родины, никак не могла вызвать в себе набожное настроение, несмотря на все свое желание помолиться за сильно любимого царя в день его рождения и испросить ему у богов счастья и благополучия.

Кассандана и Атосса преклонили колени рядом с ней и громко вторили пению магов, которое было для египтянки не более как пустыми, ничего не значащими звуками.

Эти молитвы, которые местами отличаются высокой поэзией, делаются утомительными из-за постоянного повторения имен бесчисленного множества злых и добрых духов и обращенных к ним призывов. Персиянки доходили почти до экстаза при этом молитвенном славословии, так как с детских лет привыкли считать эти гимны самыми священными и лучшими из песнопений. Они слушали их с тех пор, как научились молиться, и эти напевы были им дороги и священны, как все, унаследованное нами от наших отцов, все, что представляется нам достойным уважения и божественным в детстве, самом впечатлительном времени нашей жизни; но они не могли действовать на избалованный вкус египтянки, которой были хорошо знакомы прекраснейшие произведения греческой поэзии. То, что она с усилиями заучила в течение последнего времени, еще не вошло к ней в плоть и кровь. Между тем как персиянки совершали внешние обряды своего богослужения как нечто врожденное и совершенно обыкновенное, Нитетис должна была делать умственные усилия, чтобы не забыть предписываемого церемониала и не допустить какой-нибудь неловкости в глазах соперниц, подсматривавших за ней с величайшим недоброжелательством. Кроме того, она за несколько минут до жертвоприношения получила первое письмо из Египта. Оно лежало, еще не прочитанное, на ее туалетном столе, и, как только собиралась молиться, она вспоминала о нем. Какие известия заключались в нем? Что поделывали ее родители? Каким образом перенесла Тахот разлуку с ней и с возлюбленным царевичем.